– Это так инфантильно! – шепчу я. – Детский сад!
– Вот именно. Будет весело.
У каждой из нас в руках мешок. В пакете Кейт туалетная бумага, а в моем – плакат, который мы сделали из старой простыни. На цыпочках пробираясь по бетонированной дорожке, мы закрываем себе рты, чтобы наше хихиканье не разбудило Кертиса. Кейт подходит к огромному грецкому ореху и подбрасывает один рулон, предварительно слегка размотав его. Рулон цепляется за ветку, бумага начинает струиться вниз. Кейт ловит конец, и мы обе любуемся каскадом.
– Ух ты! – шепчу я, беря второй рулон. – Ты, я вижу, уже не в первый раз это делаешь?
– Это как секс, дорогая сестренка, – гордо отвечает она. – Стоит один раз попробовать – уже не разучишься.
– Будем надеяться, что так и есть, – бормочу я и пытаюсь повторить номер.
С третьей попытки забросив рулон на ветку, я радуюсь этому достижению не меньше, чем своей первой миллионной продаже. Делаю новый бросок. Потом мы переходим от орехового дерева к тополю, от тополя – к кленам, а от кленов – к елкам, которые растут у ворот. К пяти утра пристань Пенфилда уже выглядит так, будто над ней пролетел бомбардировщик с туалетной бумагой. Вдруг в верхних окнах загорается свет.
– Вот дерьмо! – ворчит Кейт.
– О господи! Он встал!
Сестра, смеясь, утаскивает меня за елки. Мы стоим обнявшись. У меня бешено колотится сердце.
– Что, если Кертис нас поймает? – спрашиваю я шепотом. – Он сможет заявить в полицию? Нас арестуют?
– Конечно. В газетах напишут: «Сестрам Францель предъявлено обвинение по статье „Разматывание туалетной бумаги“».
Я вздрагиваю при звуке чего-то отдаленно знакомого, как любимая, но забытая песня. Это мой собственный смех.
– А дальше так, – продолжаю я. – «К счастью для подсудимых, обвинителям пришлось утереться».
– Точнее, подтереться, – говорит Кейт, стискивая меня в объятиях.
Я еле сдерживаюсь, чтобы не расхохотаться. Сестра тоже зажимает себе рот.
– Ох, сейчас описаюсь! – стонет она, перепрыгивая с ноги на ногу.
Я сгибаюсь в три погибели. Кейт хлопает меня по спине и падает на землю, держась за живот. Я наваливаюсь сверху. Мы обе хохочем до визга и до слез. «Так вот что это такое, – думаю я, – отпускать свою боль и свои страхи».
Прежде чем уйти, я достаю из сумки плакат, который должен довершить позор моего обидчика. Кейт берется за один конец, я за другой, и мы крепим полутораспальную простыню при помощи веревки и клейкой ленты. Мы решили повесить плакат надписью наружу, чтобы его видели все, кто утром пройдет мимо, то есть большая часть населения острова.
Перья облаков на востоке уже окрасились в розовый и оранжевый цвет. Я делаю шаг назад, чтобы полюбоваться своей работой: