Потираю двумя пальцами переносицу, понимаю, что сейчас, наверное, внушаю жалость.
– А когда банкет?
– Двадцать первого мая.
– Жалко. Я надеялся, вы скажете: «Четвертого июня». Я еду в Вашингтон на семинар, то есть буду в нескольких часах езды от Нью-Йорка. Может, спросите у остальных сорока девяти победителей, не согласятся ли они перенести торжество?
– Попробую, – улыбаюсь я, представляя себе встречу с Томом, хотя до нее еще много воды утечет. – А надолго ли вы прилетаете?
– Всего на пять дней. Кстати, скоро у нас другое важное событие: Олив выступает с сольным номером на школьном весеннем концерте. Энни постоянно с ней репетирует. Бедную девушку, наверное, уже тошнит от песни «Прекрасная Америка».
– Удачи Олив, – с улыбкой говорю я. – На время вашей поездки в Штаты она останется в Париже с Энни?
– Нет, я отвезу ее к родителям Гвен в Вирджинию, а Энни будет предоставлена сама себе. – Несколько секунд Том молчит, после чего более серьезным тоном прибавляет: – Я, кстати, тоже. И я действительно мог бы приехать на поезде в Нью-Йорк.
Снова повисает пауза. Я должна что-то сказать?
В ушах у меня стучит.
– О… – произношу я, демонстрируя свое фирменное красноречие.
– Может, встретимся? Выпьем или лучше поужинаем?
Дразнящее чувство радостного возбуждения заставляет меня резко выпрямиться. С легким головокружением я встаю и иду на кухню. Открываю календарь: все пятницы и субботы июня свободны. Но, проходя мимо микроволновки, случайно бросаю взгляд на свое отражение в дверце. Я не та, за кого Том меня принимает. Он будет разочарован, когда вместо смелой и жизнерадостной молодой женщины, какой я притворялась по телефону, увидит настоящую меня: сломленную, озлившуюся на весь мир. Может быть, я и начала меняться, но пока остаюсь именно такой.
– Как обидно! – говорю я, глядя в пустой календарь. – Все забито, прямо сумасшествие какое-то…
– Понимаю. Сообщите, если вдруг освободитесь.
Я не освобожусь. Это мое наказание.
Значит, вот каково это – изнывать от смешанного чувства волнения и гордости только лишь оттого, что маленькая девочка будет петь на сцене «Прекрасную Америку» и ты желаешь ей успеха так, как никогда ничего не желала!
Энни сидит на краешке стула в школьном актовом зале. С одной стороны Рори, с другой Том. Олив в бело-синем полосатом платьице и красных колготках, которые Энни ей купила, выходит на темную сцену. На нее направляют луч прожектора. Она пошатывается, как будто вот-вот упадет, личико мертвенно-бледное. Даже из зала виден страх, притаившийся за толстыми стеклами очков.