– Энни, дорогая, мне так жаль…
Она вырывается:
– Не называйте меня так больше! А ты… Думаешь, ты для него особенная? Да он почти каждый вечер висит на телефоне с… – ее голос обрывается, на лице появляется страдальческое выражение. – Так это ты!
Почему Энни разозлилась? Да, ситуация странноватая и очень для нее неожиданная, но она ведет себя так, будто я ее предала!
Только тут до меня доходит: моя дочь влюбилась в Тома Барретта. Как и я.
– Энни! – Я бегу за ней по коридору, пытаясь просунуть руки в короткие рукава рубашки Тома. – Постой! Это моя вина. Я должна была тебе сказать. Я хотела. Мы с Томом друзья.
– Друзья? Чушь! – Энни так хватается за голову, будто та вот-вот взорвется. – Всю жизнь я соревновалась с сестрой, а теперь вынуждена соревноваться с тобой?
У меня разрывается сердце. Том без рубашки входит в гостиную и берет со спинки кресла пиджак.
– В этой неразберихе виноват я. Мне очень жаль, что так получилось.
Рыдания дочери, ее острая нескрываемая боль – от этого во мне как будто что-то прорвалось. Я нужна ей и на этот раз буду рядом.
– Прошу тебя, уходи, – говорю я Тому.
– Эрика, пожалуйста. Позволь, я помогу объяснить…
– Уходи!
Он проводит рукой по волосам и качает головой:
– Мне правда жаль.
Я слышу его удаляющиеся шаги, но смотреть не могу. Дверь открылась и захлопнулась. Поворачиваюсь к Энни:
– Дорогая, я…
Ее глаза полны такой ненависти, что я теряю дар речи. Она идет в холл, снимает с крючка сумочку и ключи. Голова идет кругом. Моя дочь уходит… опять. Уходит, ничего не говоря. Просто исключает меня из своей жизни. Я этого не допущу! Вдруг чувствую такой прилив материнской силы, беспримесной и неистовой, что кажется, будто кровь закипает в жилах. Приблизившись к Энни четырьмя размашистыми шагами, хватаю ее за руку. Она резко оборачивается:
– Пусти!
– Нет! – говорю я громким властным голосом. – Ты моя дочь. Ты достаточно долго продержала меня в изоляции. Допустим, тебе это было нужно. Допустим, я это заслужила. Но второй раз ты от меня не уйдешь, Энни Блэр. Поняла? Я люблю тебя! – Чтобы не разрыдаться, я зажимаю рот рукой. – Я люблю тебя, милая Энни, – повторяю я, и мой голос начинает дрожать, – мое чудо.
В глазах Энни что-то меняется. Между тучами гнева появляется просвет, хотя бы и миллиметровый. Но через секунду буря снова усиливается:
– Надо было думать об этом прежде, чем ложиться с ним в постель!
Она выходит и с силой захлопывает за собой дверь. Опять я не последую маминому совету. «Если что-то заставляет тебя задуматься – остановись и пораскинь мозгами», – говорила она. Но черт подери! Сейчас не время бездействовать, не время себя жалеть.