Я мать Энни Блэр. Мне только сейчас стало известно, что моя дочь направляется в Париж.
Отрываю руки от клавиатуры. Лучше даже не представлять себе, как такие слова будут восприняты. Профессор может подумать, что я плохая мать и совсем не общаюсь с собственной дочерью. Или, того хуже, что я мамаша-вертолет, которая вечно нависает над головой взрослого ребенка. Пожалуй, и то и другое правда.
У нас сейчас сложный период в отношениях. Когда она прибудет, не могли бы Вы известить меня об этом?
Сердце замирает, стоит мне подумать, что Энни сейчас летит высоко над океаном совершенно одна. Прикусив губу, снова заношу пальцы над клавишами:
Еще я хотела бы спросить, безопасен ли тот район, в котором Вы живете, для молодой американки, такой как Энни? Моя дочь очень чувствительна, и я боюсь, что она будет тосковать по дому.
Подписываюсь и указываю номер своего телефона. В этот момент в дверь стучат.
– Войдите, – говорю я и, сглотнув ком в горле, нажимаю «Отправить».
Входит моя красотка-сестра. Сейчас она больше похожа на студентку, чем на менеджера ресторана. На ней джинсы с прорезями, мягкие сапожки и свободная блузка. На запястье гремят браслеты. Распущенные темные волосы, длинные и прямые, подчеркивают стройность фигуры. В руках у нее два бокала. Один она протягивает мне:
– Будем здоровы!
Мы чокаемся. Делаю глоток: крепкий джин только слегка разбавлен тоником.
– Ну собирайся. Пойдем в «Станг», – говорит она, щеголяя местным молодежным сленгом. – Суббота, вечер. Там будут все.
Кроме Кристен. Если даже она на острове, что вряд ли, ей еще нет двадцати одного года. А при мысли о встрече со старыми друзьями, которые давно стали мне чужими и с которыми у меня нет ничего общего, меня просто передергивает. Кажется, я уже слышу их идиотские соболезнования: «Ах, как жалко! Но что поделаешь, если судьба такая…»
– Кейти, уже поздно.
– Полдесятого – это разве поздно? Не выдумывай. Пойдем. Давай живенько!
Я никогда не умела говорить сестренке «нет». Может быть, потому что, когда мы с ней остались без матери, она еще только-только начинала говорить. Каждый раз от ее крика: «Мама!» – у меня разрывалось сердце. А может, дело в ее ангельском характере, который сочетается с темпераментом байкерской девчонки, – благодаря этому коктейлю она кажется живее, эмоциональнее и энергичнее всех нас. Как бы то ни было, Кейти – единственный человек, который всегда имел и будет иметь надо мной власть.
Я встаю, для порядка издав преувеличенный стон:
– Ты ведь все равно не отвяжешься!
Направляюсь к двери, но Кейти меня останавливает: