– Может, в нашу ветслужбу его?
– Нет, туда… Стоп! Секунду ждать. Потерпи, Дельфик, потерпи!
Он еще раз взбежал по лестнице. Анна Павловна замывала кровавую лужу в прихожей.
– Забыли что?
– Тут чемоданчик такой был… Черненький…
Метнулся в комнату. Неужели взяли? Тридцать тысяч, все прахом… И ордена, и кортик. У, гады!..
Но «тревожный» чемоданчик стоял там, где он его оставил – под столом. Не взяли! Дельф отстоял. Не пустил. Ну, конечно же они вошли… Пока вскрывали дверь, он не лаял. Кавказские овчарки, волкодавы, поджидают врага в лежке и молча. Потом нападают. Напал. Не завидую тому, кто шел первым. Со страху стали стрелять. Да разве такую махину одной пулей уложишь? В башку не попали, в сердце, вероятно, тоже, бросились наутек.
Ну, Дельфинчик, выручил! Ну, родимый, спасибо!
Но кто? Эти, из белого «мерса»? Ладно, потом разберемся… Собаку спасать надо!
И все же он не пожалел минуту, чтобы разглядеть повнимательней кровавые следы на полу. Уж очень четко и нагло проступали они на линолеуме. Линогравюры, а не следы. Чаще других повторялся отпечаток подошвы сорок четвертого размера с характерной подковообразной фигурой в протекторе каблука. Он запомнил эту кровавую литеру «U»…
Патрульный «жигуль» вырулил на Большую Черкизовскую, и Еремеев включил синюю мигалку. Дорогу!
Пес слегка постанывал на выбоинах в асфальте, на перепутьях трамвайных рельсов. Значит, слава богу, жив еще… «Живи, миленький, держись, браток», – умолял его и вслух, и про себя Еремеев.
– Сколько ему? – спрашивал Макарычев.
– Только что два стукнуло.
– Самый расцвет. Юноша по их собачьим меркам. Должен сдюжить, Орестыч. Не мандражи – обойдется.
– Понимаешь, Макарыч, собака – это меньшее, конечно, чем человек, но большее, чем животное.
– Да это ты мне не объясняй. Сам десять лет эрделя держал. Долли. Ох, и классная, я тебе скажу, сука была…
В ветлечебницу стояла длиннющая очередь. Но никто и слова не сказал, когда Еремеев пронес на руках окровавленного пса прямо в смотровую.
– Лазарь Моисееич, спасите Дельфа! Вы его знаете… Любое лекарство. Чего бы не стоило. Валютой плачу. Спасите!
– Несите в операционную! Быстро! Раны резаные?
– Огнестрельные. Я вам ассистировать буду.
– Мойтесь! Зоя Дмитриевна – ножницы и бритву!
Из Дельфа извлекли две пули. Третья, пробив складки шеи, прошла навылет. Сшили перебитую артерию, загипсовали раздробленное предплечье…
Еремеев открыл чемоданчик, отсчитал пять стодолларовых бумажек и сунул их в карман ветврачу.
– Спасибо. Завтра заеду навестить.
Макарычев уже уехал, и Еремеев нырнул в метро. Карина, должно быть, заждалась, – вместо обещанных получаса пролетели все полтора… Но какая же гнида сунулась? Эх, если бы собаки могли говорить!.. Да что толку, в суде показания животных признали бы недействительными… Однако и чушь вам в башку лезет, ваше благородие. Крыша еще не съехала, но уже в пути… Поедет тут – дом сожгли, собаку застрелили. Ну и год выпал. А еще год Собаки, мой год…