Но не об этом разговоре.
Хотя бы это вытолкнуло осколки улыбки на мои губы.
– Ага, а теперь ты объясни, что я сказала смешного, – обиженно произнесла женщина сбоку от меня.
Я покачал головой.
– Просто удивляюсь, почему ты беседуешь со мной, а не сидишь со своими неокуэллистскими фанатами.
– Может, мне нравится вызов. Может, я не получаю удовольствия от хорового одобрения.
– Тогда тебе не понравятся следующие дни.
Она не ответила. Но второе предложение отдалось в моей голове чем-то, что я читал в детстве. Из дневников кампании, набросок тех времен, когда Куэллкрист Фальконер еще писала стихи, текст, чья интонация тогда казалась мне омерзительно плаксивой из-за голоса актера-халтурщика и школьной системы, настроенной похоронить Отчуждение как прискорбную ошибку, которой можно и нужно было избежать. Куэлл видела, куда заведет ее дорога, но уже ничего не могла, лишь скорбеть:
Мне приносят
>Военные рапорты<
Но все, что я вижу, – перемены и обугленные тела;
Мне говорят
>Цели достигнуты<
Но все, что я вижу, – упущенные шансы и кровь;
Меня встречают
Гребаным хоровым одобрением всего, что я скажу, А все, что я вижу, – цена.
Много позже, уже в ньюпестских бандах, я нашел нелегальную версию оригинала, которую зачитала на микрофон сама Куэлл за несколько дней до последней атаки на Миллспорт. В мертвом измождении голоса я слышал каждую слезу, которые из нас пыталось выдавить своим дешевым надрывом школьное издание, но за ними слышалось что-то глубже, мощнее. Там, в наспех надутом баббл-тенте, где-то на краю архипелага, в окружении солдат, которых в следующие дни ждала подле нее настоящая смерть или что-то еще хуже, Куэллкрист Фальконер не отказывалась от цены. Она закусывала ей губу, словно сломанным зубом, вонзала в плоть, чтобы никогда не забыть. Чтобы никто не забыл. Чтобы о великой революции, каким бы ни был ее итог, не слагали баллад, гимнов и прочего крабьего говна.
– Расскажи мне о протоколе «Куалгрист», – сказал я наконец. – Оружии, которое ты продала якудза.
Она вздрогнула. Не посмотрела на меня.
– Значит, знаешь об этом, а?
– Выжал из Плекса. Но он не слышал подробностей. Ты активировала что-то, что убивает членов семьи Харланов, правильно?
Она какое-то время взирала на воду.
– Слишком много нужно принять на веру, – произнесла она медленно. – Чтобы тебе об этом рассказать.
– А что? Это обратимо?
Она стала совсем неподвижной.
– Вряд ли. – Мне пришлось напрячь слух, чтобы выловить ее слова из ветра. – Я не мешала им верить. Пусть думают, что существует код отмены. Тогда меня оставили бы в живых, пытаясь его узнать. Но я сомневаюсь, что это можно остановить.