Наклонившись к Шуту, взял за руку, нащупал тонкую ниточку пульса, подождал немного.
– Живой? – откликнулся крепкого вида усач, подходя поближе. – Надо было ему двойную порцию выдать. Я тоже хорош, только сообразил, что к чему. Сейчас и вы поймете!
Подбросил на ладони несколько стальных шариков, усмехнулся в густые усы – и скрылся в черном чреве кемпера.
– Матильда… Меня зовут Матильда Шапталь, – негромко проговорила девушка. – Очень рада, что вы живы, Август, только не пойму… Вы сами в чудеса верите?
Лонжа ответил честно.
– Не верю. Но иногда они случаются помимо нашей воли.
Слова были лишними, и Август пожалел о них. К счастью, Матильда Шапталь ни о чем не переспросила.
– Вот! Ночью увидел, случайно, когда проснулся…
Жорж Бонис появился вновь, держа в руке сверток из плотной ткани. Развернул – и бросил прямо на землю. Август взглянул и понял, что все еще способен удивляться.
– Арман зачем-то в чемодане стал рыться. Гляжу, а вещь-то знакомая! И быть ей тут вроде бы не с чего.
Латная перчатка. Темные зубы-клинки, белая сталь. «Волчья пасть».
– «Gaumenspalte», XVI век, – негромко проговорил Король. – Из коллекции моего дяди, ему такие вещи почему-то нравятся.
Девушка и усач переглянулись.
– Вы, мадемуазель, лучше бы уши закрыли, – вздохнул Бонис. – Ни к чему вам такое… А вам, мсье, скажу. Вот что здесь должны были найти… Сгоревшая машина, в ней три трупа и паспорт нашего Армана – для верности, у него он не один, уверен. А вас как бы и нет, исчезли. Перчатка, «пасть волчья» – вроде визитной карточки, приметная, сразу след укажет. И кого, мсье, примутся искать? Она, как я понимаю, совсем по другому адресу числится.
Август Виттельсбах наконец-то очнулся. Жить было больно, но он сам выбрал эту боль.
– Так и есть. Уезжайте немедленно, неизвестно кто еще знает о месте встречи. Арминия… Этого человека оставьте здесь. Пусть идет, куда хочет.
Словно отвечая, Арман Кампо внезапно застонал и, нащупав ладонью теплую землю, попытался подняться. Ему никто не помог, но Шут из рода шутов все-таки сумел привстать и крикнуть в спину тому, кого больше всего на свете любил и ненавидел:
– Почему ты не умер, Август? Так не должно быть, слышишь?! Это неправильно! Почему ты живой? Почему-у?