Муж еще несколько секунд изображал статую, но потом вдруг отмер, вновь шумно вздохнул — и резко изменил свое поведение. Одной рукой удерживая меня за талию, крепко обхватил ладонью затылок и смял мои губы горячечным, отчаянно-жадным, грубым поцелуем.
Я вдруг поняла, что Стьёль не расстроен, а злится и сейчас как будто пытается выместить эту злость на мне. Но я полностью доверяла ему и знала, что, как бы ни сердился альмирец, вреда он мне не причинит, поэтому не только не испугалась напора, но поддалась, беспрекословно подчиняясь, уступая.
Сейчас я особенно явственно ощутила свою слабость и хрупкость по сравнению с мужчиной, осознала себя полностью в его власти, которой ничего не могла противопоставить. Только эти мысли не встревожили, а отозвались во мне желанием настолько острым, что оно показалось почти болезненным. Я жалобно всхлипнула, стараясь плотнее прижаться к телу мужа, ухватилась за его плечи, кажется, впиваясь ногтями.
Стьёль рывком поднялся с кресла, не выпуская меня из рук. Через мгновение я оказалась стоящей на полу, спереди в бедра болезненно упирался край стола, а сзади прижимался мужчина, и сквозь плотную ткань его штанов я ощущала, насколько он возбужден. Одна его ладонь стискивала мое бедро, вторая держала за шею, крепко, но достаточно осторожно, не причиняя боли. Я выгнулась, стремясь прижаться крепче; со стоном с губ сорвалась мольба.
Муж даже не стал избавляться от одежды, только расстегнул штаны, продолжая одной рукой удерживать меня за шею, и почему-то от этого вожделение стало еще более жгучим. Он вошел без прелюдии, одним резким движением подарив мне ощущение наполненности — сладкой, горячей, на грани боли. Прогнув спину, я застонала, подаваясь бедрами мужчине навстречу.
Это было неожиданно, странно, но непривычная грубость Стьёля находила во мне искренний отклик. Какая-то часть меня — древняя, инстинктивная, спрятанная за шелухой морали и условностей — задыхалась от восторга, и сейчас я шла у нее на поводу. Было до дрожи, до темноты в глазах приятно подчиняться, быть слабой, покорной и совершенно беззащитной в сильных, властных руках. Отдаваться ему, принадлежать полностью, без остатка, до кончиков пальцев и самой потаенной мысли. Только ему — и никому больше. Моему первому и единственному — ныне и впредь — мужчине.
Наслаждение в этот раз было острым, мучительно ярким, до разноцветных искр под крепко зажмуренными веками. Я задрожала, судорожно выгнувшись, и громкий хриплый стон сорвался жалким всхлипом.
Еще несколько быстрых движений, и Стьёль тоже кончил, на пару секунд стиснул меня в объятьях так, что я почти успела испугаться за свое здоровье, но тут же ослабил хватку. Уткнулся лбом мне в шею, щекоча кожу рваным, загнанным дыханием. Да я и сама шумно дышала ртом, прикрыв глаза. По телу разливалась густая, вязкая слабость, и, если бы мужчина не прижимал меня к столу, ноги непременно подкосились бы.