- Я приезжий дед-мороз, - отбиваюсь я. - В нашем сказочном царстве-государстве король приказал всех дедов-морозов постричь и побрить. Усатые-бородатые ему надоели, - Все ты шутишь, - снисходительно говорит Тома, поглядывая на конфеты.
- Ты ешь, ешь.
Между нами устанавливается полное взаимопонимание; я раздеваюсь, сажусь против Томы. Вкусно причмокивая, она сосет конфету и одновременно бережно разглаживает яркую обертку.
- Где твой папа работает?
- На машине. Он меня катает.
- А мама где работает?
- В больнице.
Дальнейшая беседа ничего нового к тому, что я знаю о моей корреспондентке, не добавляет. Ольга Ивановна Рыжова работает в больнице это мне известно из письма.
- А какая у тебя мама? - допытываюсь я.
- Хорошая, - предельно точно и исчерпывающе отвечает Тома, выдвигая пальчиком из обертки серебряную пластинку.
Вскоре от плитки остается три полоски; поколебавшись, Тома аккуратно заворачивает их.
- Это маме и папе, - с сожалением, но твердо говорит она. Руки у нее перемазаны, от коричневых губ к подбородку протянулись смешные клоунские усики.
- Придет сейчас мама, а ты замарашка. Давай умей емся?
- Давай, - охотно соглашается Тома.
В кухне чуть повернуться, но мы довольно благополучно протискиваемся к медному сияющему рукомойнику, зажатому в простенке между русской печью и столиком для стряпни и посуды. Я ставлю Тому на табуретку; держа головенку над тазом, она послушно и доверчиво прижимается ко мне, от светлых волос исходит незабытый запах детской чистоты, тепла. Сорок лет - пора, когда собственные дети уже выросли, как-то незаметно отдалились, и пора, когда вот такое доверчивое прикосновение чужого ребенка вызывает вдруг снова острое желание понянчить маленького...
Тома с удовольствием вытирает полотенцем свою симпатичную порозовевшую мордочку, когда в комнате раздается встревоженный женский голос:
- Дочка, ты где? Почему дверь открыта?
Я выхожу из кухни, держа за руку подпрыгивающую Тому. Немолодая женщина в бордовом пальто с жидким цигейковым воротничком и в подшитых валенках отступает, в ее серых расширившихся глазах мелькает испуг, потом удивление, потом - растерянность; по каким-то одной ей ведомым признакам она сразу узнает меня.
- Вы? Как быстро! А я и не ждала, - чуть певуче и все еще растерянно говорит она.
Я пытаюсь извиниться за свое непредупрежденное появление, Ольга Ивановна, проворно раздеваясь, живо возражает:
- Да что вы! Хорошо, что приехали.
В темном платье, худенькая, она полна какой-то неуловимой грации; даже подшитые, тоже какие-то подростковые, по ноге, валенки выглядят на ней нарядно. По девичьей фигуре, по быстроте движений она кажется мне совсем молоденькой, и только разглядев ее лицо, с умными, поминутно меняющими выражение глазами, с морщинками, скользнувшими на вспыхнувшие с мороза щеки, понимаю, что лет ей столько же, а может быть и чуть побольше, чем мне. Привычно, чисто женским жестом поправив сложенные на затылке старомодным узлом волосы, Ольга Ивановна подхватывает принесшую ей комнатные туфли Тому, крепко прижимает к себе.