— Первый перст мой.
Ослепительно-белая вспышка ударила в стекла веранды. Подушка словно взорвалась в руках, закружились догорающие на лету перья. Лампочка над дверью разлетелась. А ручка оплавленного приемника продолжала крутиться, красная полоска бегала, точно внимательный вертикальный зрачок, и шепот становился все громче…
Катя пинком отбросила приемник в кусты. Опрокинула стол, вытащила из кухонного шкафа все ящики — где-то там был маленький транзистор, он просто затаился, молчал до поры. Швырнула стул в окно, сдернула с холодильника кружевную салфетку — ручной работы, бабушкиной. Попыталась опрокинуть сам холодильник, но сил не хватило. Потом заметила, что один из ящиков полон вилок, ложек — все старое, потускневшее. Серафимино. Она метнула ящик в разбитое окно, мельхиоровый дождь обрушился на опаленный шиповник.
Ей стало дико и весело. Захотелось растоптать, сжечь, убить все, что связано с Серафимой, беспалой шизофреничкой, которая одна была во всем виновата. Одеяла и прочее Катя, задыхаясь от усталости и жара, выволокла на улицу, свалила у крыльца. Вспомнила, что у нее нет спичек и непонятно, как искать их теперь в разгромленном доме. И остановилась, растерянно уставившись на лежавшую сверху вышитую подушку.
Язычки белого пламени расцвели на ней сами. Побежали по пыльной ткани, окрепли. Катя протянула руки, коснулась их пальцами, но боли не было. Только словно рванулся изнутри ответный огонь, забился в груди вместо сердца. И она почти увидела под своими ногами колышущееся от горячего ветра поле, почти почувствовала, что сама и есть этот белый огонь…
Это продолжалось всего секунду, а потом снова запекло под ребрами и в помутившейся голове, стало нечем дышать. Катя бросилась к калитке, на ощупь нашла колонку, застучала ручкой… Воды не было. А она уже чувствовала не просто жар, ей казалось, что огонь перекинулся на нее с казнимых бабушкиных вещей. Не разбирая дороги, падая, обдирая колени и снова вставая — так же, как Серафима когда-то летела на страшное поле, — Катя побежала к реке.
А повсюду кипела уборка, люди вытаскивали из домов и сараев десятилетиями копившийся хлам и жгли. Летели в костры косомордые гномы, уточки и другие безобразные украшения, продавленные кресла, рваные раскладушки, дедушкины лыжи и бабушкины тряпки. А те, кто не исполнял обязанности инквизитора, мыли полы и окна, стирали занавески, посыпали дорожки чистым песком. Уборка кипела так неистово, словно вьюрковцы стремились избавиться от всех следов своей неопрятной дачной жизни.
Заскрипели под ногами мостки. Из заволновавшейся воды глянуло кривое отражение, окруженное лепестками бледного пламени. Катя отступила немного и с разбегу бросилась в реку.