Впереди замаячила спина Натальи Аксеновой. Катя подбежала к ней и выплеснула с размаху прямо на эту спину и на белую голову все содержимое красной бутылки. Это была жидкость для розжига, которую Никите не удалось запихнуть в рюкзак. Наталья медленно обернулась, скользнула по ней равнодушным взглядом сияющих глаз. Со лба у нее капало.
Катя зашарила по карманам, дико испугалась, что выронила по дороге… и наконец вытащила зажигалку. Щелкнула колесиком, поднесла огонек к намокшей футболке Натальи и крикнула:
— Огонь огнем гашу!
Знала она былички вроде той, что ей Серафима во сне рассказала, знала, что за советы знахарки дают: вырвать у «соседа»-обманщика признание, что закон-то нарушен. У них же все по правилам, по зарокам, как заведено раз и на веки вечные, не могут они смолчать, если видят то, чему быть не положено. Тогда и можно их на слове поймать, а слово для них — самое главное.
Спокойная улыбка сбежала с Натальиного лица. Катя поднесла зажигалку ближе и повторила с расстановкой:
— Огонь огнем гашу.
— Кто же… — загудел Полудницын голос в Катиной голове, — огнем… гасит?
Ворота снова распахнулись, и на поле, задыхаясь, выбежал Никита. Катя поспешно выкрикнула:
— А кто долг назначает, а не забирает? Ваш оброк, наш зарок. Забирай — да проваливай!
— Догадалась!!! — Огненный рев отдался жгучей болью в висках и затылке.
Лицо Натальи скомкалось, а потом стало вылепливаться заново. Растеклись огненными лужицами глаза, нос провалился, губы вытянулись трещиной от уха до уха. Наталья начала расти, превращаясь в столб слепящего света.
Белый огонь растекся по жилам и рванул наружу. Но это было не больно и не страшно, наоборот, будто солнце вспыхнуло в груди, озарив оба мира сразу, и людской, и тот, соседний. И Катя наконец поняла Полудницу, бабу огненную. И поняла, что иначе было нельзя.
Она раскинула руки, и белая вспышка полыхнула над полем. Катю охватило белесое пламя. Она как будто обесцвечивалась, сама становилась похожа на Наталью-Полудницу — побелели волосы, глаза затеплились ровным огнем.
— Ка-атя-а-а! — Никита тянул к ней руки, чувствуя, как лопается кожа на пальцах. И наконец не выдержал жара, зарылся в пожухшую траву, задыхаясь и кашляя.
Выросшая над полем огромная фигура склонилась над Катей, качнув пламенеющим куколем, и сомкнулась вокруг нее кольцом белого огня.
Редкие облака ползли по тускло-голубому, обыкновенному небу. С реки тянуло прохладой. Лягушки орали самозабвенно. В ракитнике копошились воробьи. Найда остервенело чесала за ухом.
Очнувшиеся от тяжелого полуденного сна дачники охали, щупали неизвестно откуда взявшиеся волдыри. Кто-то сидел на земле среди разбросанных рюкзаков и баулов, ошалело глядя по сторонам, а кого-то вовсе пришлось поднимать на ноги общими усилиями. Зинаиду Ивановну еле вытащили из канавки, она все заваливалась на спину, как тяжелый жук-бронзовик, кряхтя и беспокойно спрашивая: