Солнца не было. Небо от края до края затянуло чем-то белым, перламутровым, как нежный испод двустворчатых беззубок, которые водились в Сушке. Валерыч в первую секунду даже обрадовался — вон сколько облаков нагнало, а потом понял, что это не облака. Это сам небосвод побелел, и по нему пробегали перламутровые переливы. В лицо Валерычу дохнуло жаром — точно горячим песком хлестнуло по глазам; запершило в горле. А над поникшими травяными верхушками заволновалось, заклубилось прозрачное марево.
Не отпускают, понял Валерыч. Он постоял немного, борясь с головокружением, и зашагал дальше, цепляясь за нити прежних смутных размышлений, чтобы не думать ни о жаре — невыносимой, трескучей, ни о белом небе. Когда идешь куда-то один, не в городе, среди людей и орущих вывесок, а вот так, всегда бормочется что-то само по себе в мозгу, так что давай, продолжай, бормочи… что прикована к ним навеки. Ерунда, никто тогда не думал, что навеки.
Председательша устроила у сторожки, возле отрезанного неизвестным явлением поворота, всеобщее собрание. Объявила, что надо держаться и сохранять спокойствие, помогать друг другу и не пытаться покинуть территорию до прояснения ситуации. Дачники подняли гвалт, который обычно поднимали по поводу тарифов и неплательщиков: кто прояснит, как прояснит. На что Клавдия Ильинична с достоинством отвечала, что раз случилось такое явление, такое, поправилась она, необъяснимое бедствие, из-за которого полностью отрезанным от цивилизации оказалось большое количество людей, то наверняка уже работают соответствующие службы и предпринимаются меры и сюда доберутся, к примеру, на вертолетах и окажут помощь.
— Снаружи? — спросила крашенная в черный девчонка Юлька, балансировавшая чуть поодаль на своем велосипеде.
Клавдия Ильинична наградила Юльку строгим учительским взглядом и не ответила. А дачники затихли, встревоженные.
— Товарищи, у нас есть электричество, а это значит, что снаружи… — еще один взгляд в сторону Юльки, — …всё в порядке. Надо просто потерпеть. Наверняка уже предпринимаются конкретные действия, а нам нужно ждать, — сказала Клавдия Ильинична. Гладко так сказала, окончательно обретя прежнюю уверенность.
Воздух трещал, точно над головой тянулась ЛЭП, и наливался жаром. Валерыч чувствовал, как вздуваются на обожженной коже первые волдыри. Губы не расклеивались, а тяжелый и шершавый язык как будто заполнил собой весь рот. Даже глаза пересохли, и он приподнимал веки только изредка, чтобы понять, куда идет. Поле, у которого не было ни конца ни края, и раскаленное небо вспыхивали перед ним и тут же снова тонули в багровом, пронизанном пульсирующими жилками сумраке.