В белой кофточке и синей шерстяной юбке, обтянувшей полные колени, она сидит, облокотившись на правую руку, и непринужденная, с ленцой, поза подчеркивает ее стать.
- Долго же вы ходили - насмешливо говорит она. - Картошка уж, наверно, остыла.
- Долго ли, коротко, а пришли, - добродушно отвечает Максим Петрович. А коли пришли, то и спочинать можно.
Надежда Ивановна разматывает укутанный полотенцем чугунок, простодушно-удивленно восклицает:
- Смотри - дымится!
- Ну, со встречей, со свиданием, со знакомством, - подняв стопку, говорит Максим Петрович и коротким быстрым движением выплескивает ее содержимое в рот.
Выдохнув, крутит головой: - Силен спиртишка!
Слова о спирте звучат для меня предупреждением:
живу в Сибири второй год, но спирта, предпочитаемого коренным сибиряком любому другому горячительному, не пробовал ни разу. Пока я, остерегаясь, держу стопку на весу, Андрюша лихо взмахивает рукой и ошарашенно помаргивает длинными белесыми ресницами. Оля потягивает какое-то сладенькое винцо; я, по ее примеру, решаю было попросить замену и случайно встречаюсь взглядом с Надеждой Ивановной.
Она ровно выпивает свою стопку и вкусно начинает грызть огурец. Щеки у нее чуть розовеют, но на лице ни малейшей гримасы, только все так же насмешливо - теперь в упор на меня - смотрят большие серые глаза.
Спасает меня только неоднократно слышанный и впервые примененный совет: выпив, немедленно выдохнуть.
- Ну как, птица небесная? - посмеивается над Андрюшей Максим Петрович.
- Это что, - хорохорится тот. - Я по-чукотски могу - под рукавицу!
- Ой, хвастун! - хохочет Оля.-Асам красный, как рак!
- Ничего, со встречи можно. С Чукотки ведь в отпуск прилетели, - кивает Максим Петрович. - Да и мне раз в году выходной можно устроить. Начнется уборка, закрутишься - так опять, считай, на год... - Он подвигает мне закуску, улыбается. - Не сибиряк, выходит?
- Нет, - мотаю я головой, - я родом с Украины.
- Да ну? - удивляется Мельников. - Земляки, выходит. - Лицо его почему-то становится грустным. - А жарко что-то...
- Разденься. Вон человек, - Надежда Ивановна кивает на меня, - в одной рубашке. И что ты все в этом кителе? И в будни и в праздник.
Солнце давно закатилось, воздух по-вечернему начинает синеть, но по-прежнему жарко. Скорее не жарко, а душно, и даже зелень, словно израсходовав за день всю свою прохладу, дышит сейчас сухим теплом.
- Совет добрый, - соглашается Максим Петрович. - А китель, что ж, вроде формы он. Как заведено...
Максим Петрович снимает китель, и я невольно любуюсь его сложением. Голубая майка, влажно потемневшая под мышками, врезается в крепкое загорелое тело и, кажется, вот-вот треснет. Он ложится на землю, раскинув мускулистые руки, довольно крякает.