— А химики? — спросил Павел.
— Химики не пьют. А если уж пьют, то как сапожники… Но о чем же я?.. Ага, о языковедах. Они всеми своими корнями — в прошлом. Они слишком много думают и пишут о прошлом. Изучают прошлое. И совсем не думают о будущем языка. Они — тормоз на пути развития языка. Мертвый хватает живого…
Он увидел официанта и показал ему палец. Официант отрицательно покачал головой.
— Идемте отсюда, — прервал себя Константин Георгиевич. — В другой ресторан. Здесь больше не дадут. Официантам не нравятся разговоры о языковедении. Они считают, что их ведут только пьяные. Официанты не ходят на сессии Академий наук.
Они перешли в другой ресторан. Через дорогу. Константин Георгиевич снова был молчалив и трезв, как бывает трезв лишь окончательно пьяный человек.
— Начнем снова с вина. С грузинского, — предложил он.
Им принесли бутылку «Гурджаани».
Тени деревьев по краям имели радужный оттенок, затем переходили в синий цвет, а к центру в темно-коричневый, почти черный. Раскаленный асфальт отдавал жаром. Павла качнуло, он уронил скомканные деньги, сдачу, которую нес в кулаке. Все время он старался подсчитать в уме, сколько остался должен Константину Георгиевичу. И никак не мог. Он наклонился, чтобы поднять деньги. Нечаянно взглянул вперед и вдруг увидел — вдали плескалось море. Он поднялся — и море исчезло. Несколько раз подряд он приседал и поднимался. Как только он наклонялся к тротуару, — голубовато-серые морские волны катились между каменных пределов домов.
— Посмотрите, — предложил он Константину Георгиевичу. — Как море.
Константин Георгиевич присел рядом с ним на корточки.
— Это мираж, — сказал он. — Самый настоящий мираж. Как в пустыне. Только почему? Потому, что потоки воздуха поднимаются над разогретым асфальтом? Или потому, что мы — в пустыне?
— А почему вы сказали милиционеру про Рильке? — спросил Павел.
— Так. К слову пришлось. У «его есть такие слова: «Из темного вина и тысяч роз, шепча, струится время в сон ночной»…
— Кто он такой — Рильке?
— Был такой поэт. Австрийский.
На стене омерзительного, как многоэтажное ругательство, заляпанного украшениями дома висела доска с афишами.
Константин Георгиевич задержал Павла.
— Жарко в филармонии, — сказал он. — Но все-таки Равель… Э, да и Брамс, и Иосиф Цейтлин дирижирует. Пойдемте.
— А вы такую песню знаете? — спросил Павел. — Про жаворонка?
— «Громче жаворонка пенье, ярче вешние цветы»?
— Нет, — сказал Павел.
— «Между небом и землей песня раздается»?
— Да.
— Знаю.
— Пойдемте, — сказал Павел.
Кассирша улыбнулась Павлу как знакомому.