— Ничего не будет стоить, — ответил Павел. — Я готов работать без зарплаты. А других расходов нет.
— Ну, это чепуха — без зарплаты, — поморщился Петр Никитич. — У нас никто не работает без зарплаты.
— Мне нужно только, чтобы мне разрешили продолжать работу в лаборатории, пользоваться всеми приборами.
— А кто же это вам может запретить? Конечно, продолжайте.
Он вышел из-за стола, протянул Павлу руку.
— Так что работайте. От души желаю вам успеха.
Павел ушел, так и не зная, даст ли какую-то практическую пользу эта беседа. Но он думал о том, как здорово, что Петр Никитич с таким доверием отнесся к нему, Павлу, что он так близко, так хорошо понимает нужды людей.
Жесткость и мягкость, — думал Павел. — Да, жесткость…
Но лишь теперь он понял, что жесткость нужна прежде всего к себе. А мягкость — прежде всего к другим.
Не золото, а настоящие листья. И не эбен, а мокрый асфальт. Но такой продуманный узор, такое сочетание тонов, такой размах и такая щедрость, что когда идешь по этой мозаике — хочется самому стать лучше.
— Здорово! — сказал Павел.
— Хорошо! — ответила Лена.
Хорошо. Очень хорошо, что садовая дорожка выстелена этой неповторимой мозаикой из листьев клена и каштана. Что идет дождь и пахнет дождем и листьями. Что осень. Что Павел…
Лена подобрала мокрый каштан и принялась сдирать кожуру, осторожно отгибая коричневые шипы.
— От этого пальцы станут желтыми, — заметил Павел.
— Они уже желтые и горькие, — возразила Лена, рассматривая свои узкие пальцы.
— Вот как это делается, — сказал Павел и взял у нее каштан. Он резко взмахнул рукой и ударил тяжелым плодом о землю. Из кожуры вылетело два каштана с плоскими, сдавленными боками.
— Двойняшки! — обрадовалась Лена.
Один из этих каштанов она протянула Павлу, и он спрятал его в карман.
Они остановились у низкого, сплетенного из металлических прутьев забора, отделяющего парк от крутого склона. Ветер нагромоздил ухабов на Днепре — древней дороге человечества. На всех дорогах человечества много еще ухабов. Он дул порывами, подхватывая в ресторане, расположенном на террасе, на склоне, обрывки веселой и шумной мелодии. А когда ветер затихал, от входа в парк доносился голос диктора — там стоял репродуктор: «…доброй воли… новой войны… атомное оружие… мира во всем мире…»
— Если бы ты знал, — сказала Лена, — как я боюсь сейчас войны… Когда человеку хорошо — он особенно боится и не хочет войны…
— Войны не будет, — сказал Павел и поежился от холодных капель, брошенных порывом ветра за поднятый ворот плаща.
Вчера он поздно работал в лаборатории. На улице лил дождь. Город умолк. А в лаборатории было светло и тепло, и каждый занимался своим делом, и дело шло хорошо. Но когда по улице одна за другой промчались несколько пожарных машин, разрывая сумерки воем сирен, — все на минутку замерли. Никто не сказал ни слова, но все насторожились. А затем продолжали работу как ни в чем не бывало.