Однако вскоре скучающий центурион появился во дворе снова. Теперь он шел быстрее. За ним следовали двое из его воинов, а между ними, подгоняемый древками копий, брел длинноволосый бородатый мужчина. На нем была накидка, достававшая до лодыжек.
Клеопатра вспомнила высказывания Колумеллы о вине и волнениях. Мужчина, как показалось ей, был евреем, но он совершенно не походил на бунтовщика. Она подумала: «А как же должны выглядеть бунтовщики?» Когда он, подталкиваемый охранниками, остановился в нескольких шагах от Клеопатры, она не почувствовала от него запаха вина.
Женщина внимательно наблюдала за ним со стороны, и мужчина, почувствовав ее взгляд, повернул к ней голову. «Приятное лицо, — подумала она. — Мягкое, но полное силы». Она обратила внимание на его руки и увидела, что это были руки ремесленника, жилистые и крепкие, не руки писаря. «Может быть, плотник, — предположила она, — или канатчик». Затем снова окинула взглядом его лицо, глаза, фигуру.
Через пару мгновений, не больше, он отвернулся и посмотрел на дверь приемной Пилата. Но за этот короткий промежуток времени она почувствовала, что он как будто просверлил ее взглядом насквозь, вывернул душу наизнанку. И одновременно, совершенно непонятным образом, она ощутила теплоту, принесшую долгожданное утешение. Казалось, что ее душа открылась перед ней самой, обнажилась перед этим незнакомым человеком и перед огромным миром. Весь позор, все поражения, все ничтожные победы, смелость и трусость, правда и ложь, самоуверенность и раскаяние, печали и радости, все сказанное и недосказанное. Он увидел ее и понял. Обнажил и снова прикрыл. И она почувствовала себя бессильной и одновременно полной сил, порицаемой и прощенной. «Разложил на части и снова собрал, — подумала она, оглушенная своим открытием. — Собрал по-новому и лучше. Кто этот человек?»
Дверь открылась, и прокуратор с раздражением произнес:
— Кто и почему мешает мне сейчас? У меня много дел.
— Господин, — обратился к нему центурион, — этого человека привели стражники Кайафы. Говорят, что он провозгласил себя царем евреев и проповедует восстание против Рима.
— Восстание? Царь? Ничего себе. — Послышался звук задвигаемых стульев. Потом из зала вышел Пилат и остановился в нескольких шагах от предполагаемого бунтовщика. Бросив резкий взгляд на Клеопатру, он снова повернулся к центуриону.
— Стражники Кайафы, говоришь? Где они его поймали?
— В саду, ночью. Они сказали, что Кайафа допрашивал его несколько часов.
— Как его зовут?
— Йегошуа.
— Тот самый Йегошуа? Из Галилеи?
Теперь Пилат смотрел на мужчину, а не на центуриона. Клеопатре показалось, что Йегошуа кивнул.