Одно мое «я» ахает. Раньше я никогда не позволяла Бэлле говорить с моими родителями. С тех самых пор, как была крошечной и закатывала, как все говорили, «истерики», пока не научилась наконец скрывать их.
– Элли, – папа кладет ладонь на мою руку. Я стряхиваю ее. Ни за что не подпущу его к Бэлле.
– Вы… обязаны… объяснить… мне, – отчеканиваю я.
И до крови кусаю губу. Мои пальцы сжаты в кулаки, ногти впиваются в ладони. Я делаю глубокий вдох. Нельзя же орать и скандалить в трясущемся поезде, который везет на бразильскую гору довольных туристов, праздно глазеющих в окна. Не могу же я накинуться на родителей при всех, хоть Бэлла и подзуживает меня это сделать. Я быстро ухожу в хвост поезда, чтобы не сорваться, сажусь на свободное место, придвигаюсь к окну и прижимаюсь лбом к стеклу.
От таких срывов наверняка есть какое-нибудь лекарство.
Видимо, я больна из-за Бэллы. Может, она симптом, а может, и причина.
Уходи
уходи
уходи
Я закрываю глаза и твержу одно и то же. Хочу ее прогнать.
Вселенная-Вселенная-Вселенная.
Представляю себе дальний космос. А я в нем – даже не песчинка, а микроскопическая точка. Крошечная и незначительная.
Поезд трясется, меня отпускает – как раз настолько, чтобы снова овладеть собой. Лучше было бы поплакать. Тогда они подошли бы и обняли меня. Они ведь мои родители, и я их люблю. Конечно же, люблю. Я готова на все, лишь бы не расстраивать их, быть дочерью, которую они заслуживают, и скрывать все плохое, что только есть во мне. Но только что я наговорила им гадостей. Я плачу, глядя на буйную зелень за окном. Вытираю глаза тыльной стороной ладони и шмыгаю носом. Наверное, теперь у меня все лицо в подводке. Нельзя распускаться. Я пытаюсь дышать ровно.
Не
лезь,
Бэлла
Н
е
л
е
з
ь
Б
э
л
л
а
Кто-то легонько хлопает меня по плечу. Оборачиваюсь, не удосужившись вытереть лицо, и вижу незнакомого мужчину в бейсболке с надписью «Венесуэла» – он протягивает пачку бумажных платков. Отказываюсь, качая головой, потом протягиваю дрожащую руку и все-таки беру платки. Вытираю нос и сморкаюсь. На незнакомца я больше не смотрю, но я признательна ему.
Изо всех сил стараюсь взять себя в руки. Родители смотрят на меня, я точно знаю; мне хочется во всем сознаться им, но я не могу: не объяснять же им, что я одержима демоном. Да и вообще, они-то так и не объяснили мне, что я здесь делаю. Папа прав: я никогда не любила обнимашки-поцелуйчики, хотя мы с ним всегда понимали друг друга. Стену вокруг себя я возвела, чтобы защитить родителей, а они только укрепили ее: привезли меня сюда тайком и продолжают отмалчиваться.