– Значит, я не больна?
Папа теряется.
– А ты себя плохо чувствуешь?
– Я думала, меня привезли сюда, чтобы исполнить желание из моего списка желаний. Кстати, эти поездки к врачам я немного помню. Как я в тот раз и сказала. Но я думала, что у меня какое-то наследственное заболевание и что мы здесь, потому что я скоро умру.
– Ох, дорогая… – говорит мама.
Я вижу, что она намерена придвинуться ко мне, резко отстраняюсь, и она замирает.
– Ты наша дочь, – уверяет она. – Наша драгоценная, чудесная девочка. Пожалуйста, прости меня. Все это мы сделали только потому, что любим тебя.
– Вы врали. Всю мою жизнь. С тех пор как я себя помню, вы врали мне. В удочерении нет ничего особенного, но не в том случае, когда никто даже не удосужился рассказать тебе правду.
Видеть их не могу. Я в огне. Они не понимают, но меня уже нет. Я все еще здесь, в этом теле, и все-таки меня нет. Все, что я про себя думала, оказалось неправдой. Все-все. Никогда не испытывала таких ощущений. Я знала, что у меня есть темная сторона, я дала ей имя, и сейчас она во мне. Сейчас она – это я. Раньше я отталкивала ее, потому что не хотела быть такой, но теперь с радостью принимаю.
СДЕЛАЙ ИМ БОЛЬНО, советует Бэлла.
Я даже не пытаюсь вытеснить ее. Не хватаюсь за испытанную мантру про Вселенную.
Как?
ДА ЛЕГКО. СМОТРИ. ВОН У НЕГО БУТЫЛКА, СОВСЕМ РЯДОМ.
Меня всю трясет. Стискиваю зубы. Надо убраться подальше от этих людей.
Нельзя причинять им боль. Это не поможет.
ЕЩЕ КАК ПОМОЖЕТ.
Вообще-то нет. Или да?
Мама дотягивается до моей руки и проводит по ней ладонью. Это дурацкое прикосновение, легкое, как перышко, оно меня сразу бесит, поэтому я мысленно киваю Бэлле, она выхватывает у папы пивную бутылку, разбивает ее о край стола, и мы с Бэллой кидаемся с разбитой бутылкой на нее, единственную мать, которую я знаю. Папа хватает меня за руку.
Повсюду крики. Плевать. Я Бэлла, а Элла исчезла, я хочу сделать больно этой женщине, и мне все равно, что будет дальше.
Круто оборачиваюсь, чтобы вырваться, и вижу, что за мной стоит официант. Мне надо, чтобы он ушел, и я отгоняю его, полоснув битой бутылкой. Пусть и ему будет больно. Порез поперек его лица сразу набухает, становится темно-красным. Мои глаза застилает туман, надо бежать.
Схватив свою сумку с тротуара и бросив бутылку, я убегаю.
Я бегу.
Бегу, бегу, бегу.
Мои ступни ударяются о тротуар. Одна нога. Другая нога. Одна. Другая. Нельзя останавливаться. Нельзя думать.
Сворачиваю за угол, чтобы ускользнуть от чужих глаз, и припускаю быстрее, чем бегала когда-либо раньше. Бегу прямо посреди проезжей части. Машины запросто могут сбить меня, если им вздумается, но не сбивают.