Домой он шел уже под утро.
Можно было вызвать такси, но не хотелось. От дневной духоты не осталось и следа. Пахло озоном, тянуло влагой и прохладой – не осенней, ночной. Кондрат запахнул легкую куртку, в очередной раз поблагодарив самого себя за предусмотрительность. Еще месяц назад закинул в кабинетный шкаф куртенку, так, на всякий случай. Вот и пригодилась.
Леший свернул в переулок. В который раз посетовал на отсутствие освещения. Вернее, освещение должно было быть. По крайней мере, здесь высились столбы и круглые фонари, и лампочки в них регулярно меняли. Вот только загорались они раз-два в неделю, остальное время, улочку по которой каждый день проходил Леший, освещали только окна близлежащих домов, да пара фонарей у здания психушки. Те горели всегда, и днем и ночью, освещая железные ворота и высокий кирпичный забор. Отчего это здание находилось в центре города? Кто его знает… Собственно, когда его строили, в далекие совдеповские времена, Первомайский район еще центром не считался, скорее быстро разрастающейся окраиной. Окраина после стала центром Яндыря, а больничку так здесь и оставили. Может, не предлагалось другого здание администрацией города.
А может строить по-новому больницу подобного типа, со всеми её профилями, никому не хотелось. Короче, психиатрическая больница стояла в центре, если не считать того, что чтобы пройти к ней, нужно было вырулить на узкую улочку, пересечь полквартала, и свернуть под арку кубика пятиэтажек. Сразу за ними небольшой парк, еще одна арка и тянувшиеся с одной стороны сталинки и с другой та самая больница. К слову, перед высоким забором вытянута аллея деревьев нависающих над широким тротуаром с уютными скамейками. Если кто не знает, что находится за высоким, кирпичным забором, то очень милое и уютное местечко.
Дом майора Лешего выходил аккурат на аллею, и он много раз наблюдал прогуливающихся по тротуару молодых людей, мамочек с колясками, старушек с авоськами и старичков с газетками. Последние здесь бывали постоянными гостями. В пиджачках, с тросточками, они сидели на скамейках, редко читали, но свернутую газету неизменно держали в руках. Чаще разговаривали с такими же старичками или молоденькими мамочками с колясками и гомонящей малышней. Совсем уж редко какой-нибудь одинокий старик сидел оперевшись на трость, смотрел на старые деревья и высокую кирпичную стену. В такие моменты вся аллея казалась старой, одинокой, задумчивой. Было в них некое единение: аллея с древними дубами и высокой стеной, и старички с неизменной газеткой в морщинистых руках.