.
Я не думаю, что следует говорить просто о «лицемерии» правительства Узбекистана, манипулирующего гуманитарными формулами ради обмана «внешнего» общественного мнения, тем более что этот режим отнюдь не предпринимает сколько-нибудь серьезных усилий для камуфлирования авторитарности. Очевидно, перед лицом страшного кровопролития в соседнем Таджикистане, катализированного выступлениями демократов и фундаменталистов против аппаратного правления Р. Набиева, действия руководства Узбекистана в самом деле могут расцениваться многими его жителями как единственный способ обеспечения их прав на жизнь, безопасность, свободу вероисповеданий и так далее. Здесь существенно другое – «права человека» опять-таки оказываются неразрывно увязанными с «государственной независимостью», то есть с полновластием режима, а не с ограничением этого полновластия.
Тезис о невозможности считать права человека внутренним делом того или иного государства, как уже отмечалось, основан на идее личности, способной к эмансипации от государства. Декларации посттоталитарных властей о «приверженности правам человека» исходят из иной модели человека – как пребывающего под охраной государства и только в нем черпающего гарантии своих прав, каковыми гарантиями он вне государства не располагает. Такая фундаментальная посттоталитарная схема спорадически осложняется националистическим паттерном, ставящим права индивида в зависимость от его отношения не просто к режиму, но к режиму как к представителю «суверенного» этноса. Но, насколько мы видим, это не обязательно – режим-протектор может действовать просто во имя интегративной государственной целостности, как в Узбекистане.
Во всех перечисленных случаях личность остается не более чем членом общности, с которой соотносит себя власть – будь то общность этнонациональная или хозяйственно-гражданская. В представлении о государстве, а в конечном счете режиме власти, обеспечивающем суверенные права членов этой общности, мы обретаем посттоталитарную мутацию тоталитаристского образа суверенитета – паттерна, состоящего в поглощении «народного суверенитета» суверенитетом государственным. В посттоталитарной версии бюрократическая власть, заменившая власть «партии-авангарда», четко отделяется от массы, а сама масса утрачивает в глазах режима сплоченность, дробясь на индивиды. Провозглашенные «права» последних становятся на место «народного суверенитета», а осуществление этих прав рассматривается как выражение суверенитета власти. Аналогично тому, как прежде «воля народа» осуществлялась в акциях партии – «авангарда народа и ядра государственных учреждений», теперь наблюдается тенденция соотносить «права человека» с диктатурой не контролируемого гражданским обществом госаппарата.