Более 120 лет назад великий филолог Ф. Буслаев, критикуя формулу О. Миллера за ее слишком «широкие рамы», писал: «…вообще всякая война, хотя бы современная нам прусско-французская, предлагает те же три элемента, цвет которых, светлый или темный, будет зависеть от точки зрения той или другой из воюющих сторон» [цит. по: Академические школы в русском литературоведении 1975: 84].
Ироническая констатация Буслаева имеет глубокий и вполне серьезный смысл для исследователя-метаисторика. Формулы Миллера и Греймаса соотносятся с многими классами мифо-эпических, сказочных и комедийных сюжетов и в равной мере соответствуют тому типу исторического и политического мировоззрения, которому как на глубинном, так и на поверхностном уровне противостоит иной тип, описываемый формулой Берка. Сталкивая эти кластеры, видим, как на глубинном уровне жизнеутверждающая борьба (великий агон) за устранение недостач и вредительств контрастирует с саморазрушением мира, а на уровне поверхностном борьба светлого начала с темным за другое светлое начало диссонирует с коллапсом трагедийной триады Берка. Однако введенный Берком промежуточный уровень на какой-то момент парадоксально приводит оба типа к одной схеме, заставляя их в последующем различаться лишь характером применяемых к ней генеративных правил. Здесь есть над чем задуматься. Достаточно вспомнить слова из речи Троцкого в 1918 году: «Мы, товарищи, любим солнце, которое освещает нас, но если бы богатые и насильники захотели монополизировать солнце, то мы скажем: пусть солнце потухнет и воцарится тьма, вечный мрак!» [Волкогонов 1992: 368], – чтобы понять, как «змееборческие» сюжеты могут трансформироваться в сюжеты саморазрушения, если «грамматические» правила допускают нанесение уничтожающих ударов по объекту ведущейся борьбы.
И, наконец, мы видим, что глубинному и поверхностному уровням модели Берка соответствуют разные определения трагедии в истории и вымысле – через мифологическое саморазрушение и через возможность идентифицировать в сюжете трагическую триаду. Спрашивается, можно ли эти определения считать эквивалентными? Для метаисторического анализа этот же вопрос переформулируется так: действительно ли любое саморазрушение – общества, государства, мировой системы – непременно должно интерпретироваться в масштабах рассматриваемого мира в смысле борьбы консервативных авторитетов с чьими-то революционными претензиями, или здесь мы располагаем для такого саморазрушения более широким спектром оценочных и объяснительных возможностей?