Разбирая японскую политическую идентичность, я рассмотрел в главе 3, как отношение к советскому коммунизму не только определялось в общемировом контексте «холодной войны», но и подогревалось – через выяснение принадлежности Японии к одному из двух полюсов – внутренней борьбой между прогрессивным и консервативным лагерями. В главе 6 исследуется переконфигурация связки «Я/Другой» с появлением посткоммунистической России. В процессе этой переконфигурации предельную инаковость Советского Союза сменило понятие временнóй разницы, в рамках которой Россия воспринималась как нация, только что приступившая к процессу демократизации и строительства рыночной экономики. В отношениях с посткоммунистической Россией Япония подтверждала собственную идентичность зрелой капиталистической демократии. Как я показал, в этом процессе подтверждения политической идентичности присутствовала фундаментальная разница между Японией, с одной стороны, и другими ведущими капиталистическими демократиями Запада – с другой: последние активно занимались формированием в России демократических институтов, тогда как японская идентичность подтверждалась в основном через экономические отношения и предоставление гуманитарной помощи.
Исследование японского социокультурного дискурса о России, представленное в главах 3, 5 и 7, демонстрирует, как инаковость России для Запада использовалась в японском дискурсе для конструирования принадлежности Японии к универсальной цивилизации, но в то же время и для указания на уникальное социокультурное превосходство не только над Россией, но и над самим Западом. Как показано в этих главах, этот дискурс (истоки и структура которого уходят корнями в начальный период японской модернизации) является неотъемлемой частью более широкой дискуссии о японской уникальности. В рамках этого дискурса конструкция Японии как общества, воплощающего «универсальные» западные ценности, через нарратив о русском национальном характере, получивший развитие в 1970-х и 1980-х годах, строилась на парадигмах, возникших в Японии, когда модернизаторы эпохи Мэйдзи столкнулись с Россией и, что важнее, с западными представлениями о России. В этом смысле эта конструкция напоминала первые проявления этого дискурса: внутренние дебаты времен Русско-японской войны, в которых Япония описывалась как цивилизованное государство западного типа, сражающееся с варварской азиатской Россией. Однако роль этого конструкта в японской послевоенной идентичности следует усматривать в связи с современным дискурсом нихондзинрон