Вахтер подозрительно оглядел меня:
— Чего это вы по одному тянетесь?
— Нет, мы вдвоем уезжаем, а Анатолий Алексеевич будет работать до утра, — как можно убедительнее ответил я и выскочил на улицу.
…Предрассветная Москва, еще вчера постылая и неуютная, казалась мне раем. Мы мчались по Тверскому, и я наслаждался чувством свободы и торжеством победы. Я пытался сосредоточиться и решить, что же мне следует предпринять дальше, а Тоша гордо, как старший умудренный опытом товарищ, выдавал:
— Рад за тебя, Коля, честное слово. Правильный ты сделал выбор. Времена настают нынче сложные, и всем нам — людям с головой — нужно держаться друг за друга. Что друзья твои погибли, это жаль, конечно. Но ты пойми: без жертв не бывает. Слабый, он должен погибнуть…
И он разглагольствовал бы так еще долго, если бы я не осадил:
— Заткнись ты, жопа.
Он озадаченно умолк.
Теперь-то я знал, какую роль в убийстве Рома сыграл он.
Ученые, «курируемой» Севостьяновым лаборатории все же понимали, что их работа может быть использована и не по назначению; вопрос о том, чтобы перевести тему в разряд «закрытых», стоял давно, но, как это у нас бывает, волокитился. Самим-то им — все равно, ведь перед собой они ставили узко профессиональные задачи. Зато Севостьянов, напротив, всесторонне обдумывал перспективы и выгоды. Он не нажимал на ученых, не торопил события, он знал, что свое возьмет и без того. Ведь нейротрансляция сулит переворот не только в медицине, но и в юриспруденции, и в искусстве, и в политике. Последнее особенно потрясало его воображение. Ведь с помощью нового метода можно тихо и чисто совершить любой государственный переворот. И в любом случае — хозяином положения будет он. Словом, его ожидали блистательные горизонты.
Но вот в стране случилась смена власти, и то, что еще вчера казалось незыблемым, рассыпалось, как карточный домик. Севостьянов не боялся безработицы. Все его «однополчане»-партийцы устраивались быстро и красиво: кто — в золоченые кресла руководителей различных коммерческих предприятий, кто — не менее резво чем раньше двинулся вверх по ступенькам политической карьеры, по демократической, правда, ныне лестнице… Но у него, у Севостьянова, был свой путь, свой лакомый кусок, своя золотая жила… И он, ожидая восторженного приема, попросился в «свою» лабораторию. И тут, к неприятному своему удивлению, обнаружил, что и ее заведующий, и директор института, вчера еще в беседах с ним более чем высоко ценившие его медицинские познания, сегодня относятся к нему чуть ли не пренебрежительно. «Анатолий Алексеевич, — сказал ему директор, — вы должны отдавать себе отчет, что многолетний перерыв в работе пагубно влияет на профессиональные качества. Мы тут посовещались и решили: можем предложить вам только должность старшего лаборанта…»