…Она перевела дыхание и спросила:
— А куда мы едем?
— Ко мне.
— Нет, давай обратно. Я домой хочу.
Я не стал спорить и изменил маршрут. Она попросила: «Дай сигарету». Я протянул пачку «Стюардессы», она прикурила от «затычки» и, пару раз затянувшись, стала рассказывать дальше:
— Минут десять, может больше, я тогда потеряла счет времени, он сидел неподвижно. Потом вдруг поднялся и встал ко мне спиной. Я думала, все кончилось, но он что-то там поколдовал (мне со спины не видно было, но я поняла, что он опять колется) и сел в ту же позу. Мне стало страшно и жалко его, и я даже перестала бояться, что он обозлится, если узнает, что я подглядываю, и я стала барабанить в окошко. Но он никак не реагировал, и я перестала.
…И вот, когда она перестала стучать, Роман резко поднялся и принялся творить что-то уже совсем жуткое. Это было похоже на утреннюю гимнастику. Он приседал, разводил и сводил руки, поднимал колени к поясу. Потом поднес кисти рук к глазам и по очереди согнул и разогнул пальцы. При этом Насте было видно, что челюсть у него отвисла и изо рта течет слюна. Это было противоестественно, гадко… Потом он наклонился к дверной задвижке и немного повозился с ней. Настя спрыгнула на пол и тут услышала за стенкой грохот. Она кинулась в ванную, распахнула дверь и увидела его. Он лежал рядом с опрокинутым шкафом.
Она затянулась в последний раз и выкинула бычок в мокрую мглу. Мы уже стояли перед ее домом.
— Я сразу поняла, что он мертв, но все-таки попыталась прощупать пульс; его, конечно, не было. На стиральной машине лежала коробочка с ампулами. Вскрытых — три. Это много?
— Черт его знает. Это, наверное, зависит от концентрации.
— Знаешь, а мне совсем не было страшно. Я вернулась в спальню и вызвала «скорую». Потом позвонила тебе. И тут только доходить стало. Ну, вот. Дальше ты знаешь.
Я поднялся с ней на седьмой этаж. Вообще-то нельзя сейчас бросать ее. Но мы — не совсем чужие люди, и мне очень не хотелось самому предлагать остаться. Все же я сделал бы это, но мне повезло; она опередила меня:
— Ну что ты, Крот, мнешься. Или не въезжаешь, что одна я в этой квартире с ума сойду?
И мне стало не то чтобы стыдно, но, вообще, как-то стремно слегка: тут, мать, такое… Ром умер. А я робею, как гимназистка.
Ну и, короче, она постелила мне, разобрав кресло, а себе — на кровати. Квартирка-то — однокомнатная. И только мы легли — зазвонил телефон. Ко мне он был ближе, и Настя сказала: «Возьми». Я трубку снял: «Алло?» А оттуда — женский возмущенный голос: «Что за идиотские шутки?! Вызываете „скорую помощь“, а когда она приезжает — никого нет дома. Как не стыдно? Людей отрываете…» Я ее перебил: «Как это, никого нет? Были тут все. Какие там шутки. Человек умер. Его ваша „скорая“ и увезла». «Ничего не понимаю, — говорит голос. — Тогда ладно. Извините. Разберемся». И трубку положили.