.
Чернобыльская авария произошла из-за “поразительной безответственности”, заявил Горбачев на заседании Политбюро 22 мая, из-за “эффекта привыкания” и “ведомственной психологии, когда люди не могут посмотреть шире своих непосредственных технологических обязанностей”, из-за самонадеянности ученых-бюрократов, практически монополизировавших информацию и контроль над атомной энергетикой[758]. Анатолий Александров, президент Академии наук, и Ефим Славский, правительственный министр, отвечавший за атомную энергетику, выступили на Политбюро с совсем несерьезными заявлениями: “То, что мы от них услышали, больше походило на обывательские рассуждения – ничего, мол, страшного не произошло, такие вещи бывали на промышленных реакторах: стакан-другой водки выпьешь, закусишь, отоспишься – и никаких последствий”[759].
“Грянул Чернобыль – и никто не готов: ни гражданская оборона, ни медслужбы дозиметрами не обеспечены и по минимуму, пожарная служба не знает, что ей делать. Обосрались все, – бушевал Горбачев на заседании Политбюро 3 июля. – Свадьбы справляли на другой день поблизости. Дети на улицах играют… Облако пошло после взрыва. Его по пути кто-то засек? Меры принял? Нет. Директор станции… уверен, что ничего не могло произойти. А между тем за 11-ю пятилетку 104 аварии было на Чернобыльской АЭС. Это вас не насторожило?! …Вот [заместитель Славского] и сейчас нас уверяет, что реактор надежный”.
Горбачев распекал Славского: “Мы тридцать лет слышим от вас, что все тут надежно. И вы рассчитываете, что мы будем смотреть на вас, как на богов”. “Там, где нужна централизация, там ее нет, а там, где просто гвоздь забить надо, там действуют тысячи разных ведомств”.
Во всем ведомстве, отвечавшем за атомную энергетику, заключил Горбачев, “царил дух угодничества, подхалимажа, групповщины, гонения на инакомыслящих, показуха, личные связи и разные кланы вокруг руководителей”[760]. Чернобыль убедил Горбачева в “исчерпанности возможностей прежней системы”. Раиса Горбачева еще долго не могла оправиться от потрясения, которое принесла новость о Чернобыле. Она увидела в этой трагедии “первый и поэтому особенно зловещий сигнал” грядущих бед, “дурное предзнаменование”[761]. Однако в ту пору влияние Чернобыльской аварии на начатый Горбачевым новый курс обрело более конкретные формы: на борьбу с последствиями катастрофы пришлось потратить столько времени, энергии и ресурсов, что советские люди не смогли добиться тех результатов, которых ждали и на которые надеялись[762].
А еще, по утверждению Грачева, после Чернобыля Горбачеву удалось переступить “психологический барьер”, и это “развязало [ему] руки для более решительных действий”