.
Гласность, пускай даже в ограниченной форме, взбудоражила интеллигенцию. Но переполошила она и Политбюро. Некоторые его члены были решительно настроены против показа “Покаяния” и публикации “Детей Арбата”. Этот роман, ворчал Лигачев 27 октября 1986 года, “сводится к обличению Сталина и всей нашей предвоенной политики”, там “в искаженном свете подается версия об убийстве Кирова”, и, конечно, “такой роман публиковать нельзя”[798]. На том же заседании Политбюро председатель КГБ Чебриков возмущался, что “наши толстые журналы стали буквально соревноваться, кто… лучше ‘плюнет’ в Советскую власть”, и ругал писателей, которые “стараются рассчитаться… за беды своих родителей”[799]. Еще более угрожающим стал особый доклад, который Чебриков подготовил через несколько недель после писательского съезда. Его суть сводилась к тому, что западная разведка усиленно “обрабатывает” некоторых советских писателей – “тех, кто и раньше допускал отступления от классовости, кто сомневался в правильности коллективизации, литературной политики и т. п., словом, подвержен оппозиционным и ревизионистским настроениям”.
“Что понимать под оппозицией? – ворчал Черняев в своем дневнике. – В отношении чего, кого? Горбачева? Апрельской линии? XXVII съезда?” В числе “оппозиционеров” назывался и Рыбаков. “Словом, донос… из прежней эпохи, из 30–50 годов, – продолжал Черняев, – будто ничего в стране не происходит”.
Больше всего Черняева удивляло, что разослать этот донос по Политбюро распорядился сам Горбачев. Конечно, можно было отговориться тем, что у него не было выбора: ведь Чебриков и сам входил в Политбюро. Но когда Яковлев заявил Горбачеву: “Мы… уже вынудили 15–20 талантливых писателей мотануть за рубеж, еще хотим?”, – внятной реакции не последовало. Правда, потом Горбачев ответил: “Поди и скажи все это Лигачеву”. А Лигачеву не нравилось одно: “Почему литературой по-прежнему занимается КГБ?! Доколе! Это же прерогатива Центрального Комитета”[800]. Этим и ограничивались представления Лигачева о реформах: отобрать карательные функции у чужого ведомства.
В 1985 году Андрей Сахаров, один из создателей советской водородной бомбы, подвергшийся гонениям за свою диссидентскую деятельность, по-прежнему жил в ссылке в Горьком вместе с женой, Еленой Боннэр, которую тоже сослали за “клевету на советский строй”. В апреле, а потом в июле Сахаров устраивал голодовки, требуя, чтобы правительство выпустило Боннэр за границу – она хотела навестить мать, детей и внуков в Бостоне, а кроме того, ей необходима была операция на сердце. В июле, вновь обратившись к Горбачеву с просьбой выпустить жену из страны, Сахаров обещал “прекратить” свою общественную деятельность (которая в последнее время и так почти сошла на нет из-за всесторонних попыток КГБ подавить ее), “кроме исключительных обстоятельств”