Подобную эмоциональность Горбачева можно объяснить тем, что дерзкий шаг Коля его откровенно шокировал. Он не знал о тайном трюке Фалина и не был готов к подобной инициативе немецкого канцлера, казавшейся ему односторонней. По воспоминаниям Черняева, Горбачев считал, что “десятью пунктами” Коль нарушил свое обещание не форсировать события или не пытаться извлечь собственную политическую выгоду[1676]. Западные союзники ФРГ также не одобрили того, что канцлер в одностороннем порядке вывел германский вопрос в топ европейской повестки дня. Впоследствии Коль отметил, что на саммите Европейского сообщества 8 декабря его приняли “крайне холодно” и устроили ему “допрос, который более походил на трибунал”[1677]. Однако Западная Германия четко изложила свои намерения, и ее союзники, включая Тэтчер, не могли этому ничего противопоставить. Шестого декабря Миттеран встретился в Киеве с Горбачевым и пожаловался, что план Коля “перевернул все с ног на голову”. В то же время Миттеран хотел поспособствовать тому, чтобы “общеевропейский процесс шел быстрее, чем воссоединение Германии”. Однако ни у него, ни у Горбачева не было соответствующего плана. Миттеран озвучил свою единственную идею: Горбачев мог присоединиться к нему и также посетить Восточный Берлин 20 декабря. В то время было удивительно видеть, как сотрудничают бывшие противники в холодной войне. Но совместный визит все же не состоялся. Вышедший из крестьянского сословия Горбачев, критикуя Коля, называл его провинциалом, который слишком грубо решает болезненные глобальные вопросы. Миттеран успокаивал Горбачева, превознося его за противоположные качества: “Вы верны своему прошлому, но в то же время проводите все более глубокие реформы… Я ценю мужество, которое вы проявляете в борьбе за поставленные вами цели. Нужно быть храбрым… Однако вы излучаете умиротворение и даже пребываете в хорошем настроении. Это дает нам надежду”[1678].
Падение стены можно считать землетрясением, а “десять пунктов” Коля – последующими подземными толчками. Однако даже после 28 ноября Горбачев сохранял оптимизм, а мальтийские переговоры с президентом Бушем 2 и 3 декабря дали ему новую надежду.
Осенью 1989 года некоторые скептики в администрации Буша все еще не верили в серьезность намерений Горбачева как реформатора. Советник по национальной безопасности Брент Скоукрофт продолжал считать его коммунистом и верил, что “при необходимости советский лидер обманет американцев”. Заместитель Скоукрофта Роберт Гейтс опасался, что реформы Горбачева “легко обратить вспять”. Скоукрофт также приводит мнение Дика Чейни: “Он считал преждевременным снижать накал холодной войны. Советская система испытывала трудные времена, и мы должны были продолжать жесткую политику, которая привела нас и эту систему к такому рубежу. Зачем прекращать игру, когда шансы на успех становятся все более явными?”