— Сколько ты намерена здесь жить? — спросила я мать. После разлуки мне стало будто неловко звать ее мамой, хотя дома я никогда не стеснялась этого слова. И, точно маленький сердитый ежик, я колола мать своим вопросом.
Она снова вытерла руки о нарукавники, взглянула на меня и ответила:
— Здесь хорошо.
— Ты домой не собираешься? — Во мне шевельнулся гнев.
Мать молчала. Я почувствовала, что мы с ней совсем чужие, я никогда не знала, что у нее на душе.
— Братья не бывают дома, жены их разошлись по родителям, отец злой как черт. Я каждый день ему готовлю, хожу за птицей, — гневно отчитывала я мать.
Она тихо сидела против меня с таким бесстрастным лицом, словно мои слова вовсе ее не касаются. Хотя так оно и было, ведь дома все и всегда решалось без нее. Что она могла поделать?
Я снова заговорила:
— В деревне думают, что мы тебя выгнали.
По ее лицу скользнуло беспокойство:
— Нет, я сама ушла.
— Никто не верит, — отрезала я. — Дома все было в порядке, но с нами тебе не жилось, сбежала на этот проклятый остров!
Едва разжав губы, мать проронила:
— Угу.
Вот и все, сказала и тут же опустила голову; понятия не имею, что это значило. Она была так безмятежна, что я поняла: разговор у нас не сложится, я скоро не выдержу и закричу. Я вышла из хижины. Яркий свет, отразившись в реке, ударил в глаза, я отпрянула назад и чуть не наступила на старую кошку, которая все это время сидела у дверей и внимательно слушала разговор. Мне захотелось посмотреть на грядки, недавно мать вскопала новый участок на отмели.
— Что здесь посадишь? — спросила я, поднимая с земли мотыгу.
Мне казалось, что тех двух грядок со всходами уже должно быть довольно, урожая с них хватит матери на целый год. Я опасалась, что если она всю землю на острове вскопает и засадит овощами, то останется тут навсегда; для нашей семьи это стало бы и страшно, и нелепо.
Вместо ответа мать протянула мне пустой ящичек из-под колобков. На секунду я лишилась дара речи, а потом вспылила:
— Чертова старуха, прогоняешь меня? — Вырвала ящичек у нее из рук, отшвырнула мотыгу. — Я уйду, а ты сиди на своем острове и не возвращайся! Здесь и помирай! — Мой крик был полон злости.
Я не думала, что поступаю дурно, почти все дети в нашей деревне вот так бранили своих матерей, дерзили им. Кипя от возмущения, я зашагала к реке, на берегу даже штанины не стала закатывать, так и пошла в воду.
— Сяояо, Сяояо, садись на плот, — позвала мать.
Слышно было, как она развязывает веревку, как гребет позади меня на плоту, но я, не оглядываясь, брела к тому берегу, где стояла наша деревня. Мать быстро меня нагнала, но я и не подумала залезать к ней, слишком была сердита.