По улице катились бесконечные серые волны людей, мрачно шагавших в шеренгах по шесть человек, отстукивая подошвами неровную дробь по мощеной мостовой. Генрих не отходил от окна, пока не миновала замыкавшая колонну цепочка охранников с собаками, которые чаще поглядывали на хозяев, нежели на охраняемую ими безликую толпу.
К завтраку собрались за столом вовремя. Но общение после бурно проведенного вечера устанавливалось медленно. Поначалу резали, намазывали, помешивали и жевали молча.
День выдался солнечный, но радости он с самого начала не принес. Едва миновали ворота, как наткнулись на двух заключенных, прилаживавших лестницу к столбу осветительного фонаря. Руководил их операцией младший чин войск СС с опаленным солнцем лицом и облупившимся носом. Глядя немигающими глазами на штурмбанфюрера Руге, он четко доложил обстановку, из которой складывалась следующая картина.
В 6.40 утра заключенный, итальянец-садовник, надев свежую сорочку, выходной костюм с галстуком-бабочкой и начистив ботинки, влез на высокий фонарный столб, который заранее облюбовал и обсадил цветами и, закинув за перекладину веревку с петлей, раскурил добытую где-то дорогую заморскую сигару и… повесился.
Гости задрали головы вверх, сверяя рассказанное с действительностью.
Элегантно одетый человек с розой в петлице парил, слегка склонив голову вправо, высоко в воздухе, закрывая временами своим телом лучи с трудом карабкавшегося по небу утреннего солнца.
— Не мог пониже устроиться, — с досадой упрекнул самоубийцу эсэсовец. — Одной лестницы не хватило, боюсь, и этой мало, — бубнил он по-стариковски, обращаясь скорее к столбу, чем к стоявшим рядом людям. — И чего человеку надо? Крыша над головой есть, еды довольно, одежда, сами видите, — куда лучше! — он почти с нескрываемой завистью и явным упреком смотрел на висевшего на фонарном столбе.
«Парень по молодости еще и не знает, наверное, о существовании слова «свобода», — подумал Генрих, и они пошли дальше.
Скорее всего не без участия Шниттке Генриху была выделена отдельная, довольно светлая комната в торцевой части небольшого служебного барака, стоявшего поодаль от всех остальных лагерных строений. Отдельный вход, стены почти под крышу увиты густым плющом. «Подобрано со вкусом» — отметил про себя Генрих, но далее над деталями задумываться не стал.
— Обершарфюрер Хоппе, ответственный за русскую часть заключенных лагеря, — строго по уставу, но с явно развязной интонацией представился молодой эсэсовский чин.
Генрих вышел навстречу.
— Очень приятно, обершарфюрер. Я здесь всего сутки, но уже наслышан о вас от некоторых руководителей как о прекрасном специалисте по русскому контингенту заключенных.