— Являются лишь привидения, Хоппе. А вы — реальная сила, надежда Германской империи, — вспомнил Генрих старую солдатскую шутку, которую с удовольствием рассказывал отец. И продолжил: — Возвращаю вам анкеты и прошу организовать мне встречу со всеми упомянутыми в них лицами.
— Хорошо, я подготовлю и представлю вам завтра же.
— Сегодня же, Хоппе, сегодня, немедленно! Я не могу позволить себе расслабляться, когда Германия жертвует своими лучшими людьми! Вы знаете, сколько немцев погибло только сегодня ночью в Берлине во время английской бомбежки?
Хоппе растерянно пожал плечами в знак слабой осведомленности. Генрих тоже точной цифры не знал и поспешил перейти к делу.
— Ладно. Давайте мне всех пятерых с интервалом в час, и обязательно в том порядке, как представлены анкеты.
Первые двое оказались выходцами с юга: один румын из Бухареста, другой — гагауз из Молдавии.
Поведение обоих сравнительно молодых людей показалось Генриху неадекватным. Разговаривав, они улыбались или хмурились в самых неподходящих местах. Он дал каждому по листу бумаги и попросил написать свои исходные данные. Оба долго собирались с мыслями, но тем не менее задание одолели.
Хоппе пояснил, что оба являются законченными наркоманами, которые употребляют какую-то травку, неизвестными путями попадающую в лагерь. Третьим, слегка прихрамывая, вошел хмурый человек и, не поднимая головы, остановился перед столом.
— Дубровский, — нехотя произнес он и умолк.
Генрих по-немецки предложил ему сесть. Тот же продолжал стоять, уставившись в пол.
«Слава Богу! Упрямство характера сохранилось, значит, человека не сломали».
— Садись, от того, что стоишь, умнее не станешь! Или, как говорят по-русски, в ногах правды нет.
Немецкий текст и русский перевод не дали того эффекта, на который был расчет. Не поднимая головы, заключенный опустился на стул и скрестил руки на коленях.
— Что ж, займемся делом. Вот вам чистый лист бумаги, чернила, ручка — изложите на бумаге коротко, на одной странице, вашу биографию.
После недолгого раздумья заключенный медленно опустил перо в чернильницу, занес его над бумагой, и вдруг рука зависла в воздухе.
То место наверху страницы, где он должен был положить начало своему жизнеописанию, было уже занято коротким, но четким текстом: «Поклон Дубровскому из дома. Отныне выполняйте все мои указания. Никому ни слова. За тобой смотрят. Будь бдителен. Увидимся завтра».
Наконец он поднял голову и уставился на Генриха.
Военная форма кардинально меняет облик человека, а форма противника делает его почти неузнаваемым. Генрих прекрасно понимал, какое смятие в голове и в душе Дубровского должен был вызвать вид знакомого человека в форме врага.