— Спасло?
— Мама глянула на представившуюся перед ней мизансцену и хорошо поставленным голосом произнесла: «Дорогая дочка, сначала постарайся приобрести мужа, только потом любовника, а никак не наоборот». Мама была красивой и мудрой женщиной — редкое сочетание. К тому же, неплохой актрисой — она играла в берлинском драматическом театре.
Я рассказала эту историю отцу у камина. Сначала он рассмеялся, а потом пустил слезу. Они ос мамой были великолепной парой.
Карин придвинула бокал к Генриху.
— Налейте, пожалуйста, я хочу, следуя восточной традиции, выпить за здоровье отца. Он — необыкновенной души человек с очень интересным прошлым.
Оба на минуту замолчали.
— Во время империалистической войны служил в одной части с фюрером. Дома у нас есть несколько фотографий: отец и фюрер среди фронтовых друзей во Франции. Все совсем юные, не похожие на сегодняшних.
— Если он фронтовик, я с удовольствием подниму за него бокал.
— Отдадим все наши силы и умение на благо великой Германии.
Карин пила медленно, смакуя каждый глоток, что-то явно обдумывая, и заговорила вдруг на совершено иную тему.
— А вы знаете, Генрих, к нам на загородную виллу однажды приезжал фюрер и пробыл почти два часа. Пили чай с печеньем, которое испекла мама. Он очень хвалил выпечку и даже поцеловал маме руку. За чаем они с папой вспоминали свои фронтовые переживания, но больше говорили о провалившемся путче в ноябре 1923 года. Я впервые узнала, что папа был участником уличной демонстрации, которую полиция расстреляла. Погибли ведь шестнадцать человек. Образовалась огромная куча из живых и мертвых, из-под которой папа извлек фюрера и оттащил в припаркованную неподалеку машину. Позже папа навещал фюрера, отбывавшего пятилетнее наказание в крепости Ландсберг.
— Отец ваш и сегодня, стало быть, может рассчитывать на любые привилегии со стороны фюрера.
— Может, но не хочет. — Несколько глотков вина заставили на минуту задуматься, стоит ли посвящать хоть и симпатичного, но отнюдь не близкого знакомого в дела более чем семейные? Но эта мимолетная мысль изменила что-то в соотношении добра и зла, превратив возникшие сомнения в легко сдуваемую ветром пыль. — Видите ли, фюрер мыслит несколько иными категориями, нежели мы с вами, смертные. Просьбы людей он воспринимает как насилие над собой и потому, как правило, отвергает их. Вы понимаете, что я имею в виду?
— Я даже понимаю, что имеет в виду фюрер. Делать добро людям значительно приятнее, нежели выполнять их просьбы.
— Браво, Генрих! Именно это я и хотела сказать, но не смогла верно сформулировать эту мысль. Зато я запомнила финал их разговора. Фюрер сказал, что поначалу в крепости он сильно загрустил, но как только осмотрелся, изменил мнение. Ведь у него было все — большая светлая комната, стол, скатерть, плетеные кресла. Питание чуть хуже, чем дома, но куда лучше, чем в окопах. Папа поддержал его, пошутив, что главное регулярное. Что же касается решеток на окнах, то их в последнее время все чаще стали навешивать на свои окна владельцы богатых домов, спасаясь от проникновения нежелательных визитеров. Так что, решетки это — не знак грехопадения, а скорее, большого достатка. Одна беда — коллеги стали рваться к нему в крепость. Его заместитель Гесс, например, явился в полицию и заявил, что тоже участвовал в демонстрации и попросил его посадить. Ему ответили, что не могут. Не пойман — не вор. Тогда он принес две фотографии, где они вместе с Герингом маршировали в колонне на подходе к Одеонплатц. Власти вынуждены были посадить его, предупредив, однако, что ненадолго. К счастью, к тому времени фюрер написал уже почти на три четверти «Майн кампф» и никакое соседство не могло ему больше помешать.