Если горло Генриха будет забинтовано, а в правую руку он возьмет ветку свежесрезанного кустарника, это значит, что отныне он действует под контролем противника и следующая встреча состоится через два месяца в обусловленном месте.
Генрих поднялся из кресла и вдруг почувствовал, как запершило в горле. Он улыбнулся про себя, вспомнив слова великого театрального критика: «Больного на сцене нужно играть так, чтобы зритель поверил в болезнь, а актер остался здоров». Судя по всему, последнее у него не получалось. К вечеру следующего дня он так раскашлялся, что фрау Карин поставила на стол к ужину небольшую склянку с микстурой от кашля. Добрый поступок хозяйки вдохновил больного на следующий шаг.
— Простите, фрау Карин, нет ли у вас обычного бинта, хочу сделать компресс. Обычно мне это помогает.
Фрау Карин предпочитала дела словам и моментально принесла бинт. В ответ Генрих с благодарностью кивнул.
* * *
На встречу Генрих отправился за полтора часа. Перед выходом глянул на карту города, оставленную Гофмайером, и удивился. Названия всех улиц древнего русского города были заменены на немецкие. Если раньше по городу вели знакомые на слух «Инженерная», «Рижский проспект», «Базарная площадь», то теперь взор упирался в обозначения ничего не говорившие, написанные латинским шрифтом: Hauptstrasse, Marktplatz, Moritzgasse… И только могучая река, разделявшая город, оставалась по-прежнему Великой, хотя и по-латыни.
«Обосноваться капитально везде — поразительная черта немецкой нации», — отметил он, возвращая карту на место.
Не желая затруднять себя или раздражать наблюдавших за ним, Генрих двинулся по хорошо изученному маршруту. Долго бродил по городу, прошел через проходной двор, вышел на набережную, но слежки не обнаружил.
«Если ты их не видишь, еще не значит, что они на тебя не смотрят», — вспомнил он назидание опытного московского филера.
Подойдя к мосту, он положил левую руку на парапет, посмотрел вдаль и одновременно глянул на часы. До встречи оставалось 12 минут.
— Любуетесь, молодой человек? И правильно делаете! Это же знаменитый Спасо-Преображенский собор Мирожского монастыря.
— Извините, я приезжий.
— Вижу-вижу, потому и объясняю. Чтобы вы понимали, на какую красоту взираете.
Мужчине было лет 55–60, но выглядел он крайне неопрятно: сильно поношенный пиджак с одной пуговицей, брюки, никогда, пожалуй, не соприкасавшиеся с утюгом, с характерными пузырями на коленях. Глаза были надежно скрыты под необычными очками, у которых утерянную дужку заменяла туго скрученная тонкая веревка, наброшенная, словно удавка, на ухо.