Даже Джузеппе уехал. Я продолжала цепляться за свои повседневные дела: готовить множество блюд, чтобы хоть как-то отвлечься, корпеть над книгой, гулять по городу. Ступая по камням, исхоженным за многие столетия столькими влюбленными, я думала: «Прошел почти год. Что я буду делать? В чем смысл моей жизни, настоящей и в будущем?»
Я думала о прошлом, о том, что оставила в Лондоне. Перед отъездом я вырезала все статьи, которые написала за долгие годы для разных изданий, и аккуратно, в хронологическом порядке, сложила в пластиковые папки. В двух файлах хранилось пятнадцать лет моей жизни, все мои работы. Теперь, листая их, я думала: «И что они дают? Неужели вот в этом и заключается вся моя жизнь?»
Но ведь больше ничего не было. Ни отношений, ни детей, ни дома, ни ипотеки. Конечно, было многое другое, вроде друзей и семьи, и маленьких крестников, и целого Лондона с его развлечениями, которые ждали меня. Но никакой близости, никакого тепла. Ничего, кроме моих карьерных амбиций. Лишь море одиночества. Я никогда не произносила этого слова, но теперь, оглядываясь назад, чувствовала, что оно придавливает меня. Это ощущение пустоты, усталости от необходимости все делать в одиночку.
Здесь, во Флоренции, я была сама по себе, но не катастрофически одинока. Здесь не приходилось участвовать в вечной гонке в попытке удовлетворить собственные амбиции, а можно было просто наслаждаться повседневной жизнью, и это дарило ощущение свободы и простор для творчества. Отсутствие постоянно оценивающих взглядов и осознание, что твоя деятельность не определяет твою личность, позволили мне перестать «действовать» и научиться просто жить.
Лондон слишком кипел жизнью, а для того, чтобы создать такую большую и сложную вещь, как книга, мне нужен был покой, когда ничто не отвлекало бы меня от процесса. И хотя это может показаться нелогичным, размеренный ритм жизни во Флоренции вместо того, чтобы притупить мои чувства, только сильнее обострил их.
А с появлением Бернардо моя жизнь стала богаче. Вся эта жизнь – щенки, собаки, мальчик, нуждавшийся во мне не меньше, чем его отец, другие дети, с которыми я, возможно, тоже когда-нибудь познакомлюсь. Тут в голове снова зазвучал мамин голос: это не твоя семья, тебе нужно создать свою, а этот человек никогда тебе ее не даст… Нет, не даст, и он сам мне об этом сказал. Но, как бы глупо это ни звучало, для меня это не было проблемой. Брак был слишком далекой перспективой, а собственные дети… Что ж, приходилось признать, что материнство, для которого была предназначена моя мать, – это не то, чего я хотела от жизни. Мне не хотелось, чтобы вся моя жизнь свелась к отношениям и детям, чтобы тело мое стало чужой территорией и определяло мою личность. Меня вдруг озарило, словно вспышкой: я хочу быть свободной. Свободной от этого чувства принадлежности, которое приносили с собой дети. Я едва знала, что это такое, но инстинктивно чувствовала желание жить своей жизнью, в любом возрасте и на любом этапе существования, творить, а не просто размножаться. И еще я интуитивно чувствовала, что Бернардо сможет дать мне это ощущение свободы.