Антонелла сервировала кофе на маленьком серебряном подносе, поставив одинаковые крошечные чашечки из тончайшего фарфора и такие же блюдца, маленькую серебряную сахарницу с такими же крошечными щипцами; у каждого блюдца лежала крошечная ложечка, из того же набора, что и сахарница. Разлив горячий черный кофе по чашкам, Антонелла поставила поднос на стол.
В этот момент я поняла: какой бы богемной ни была итальянка, есть правила, которые она никогда не нарушит. Например, никогда не нальет кофе в большую чашку, плюхнув ее бесцеремонно прямо на стол.
Входная дверь щелкнула, когда я допивала вторую чашку – это пришла la mamma. Низенькая, коренастая женщина – типичная тосканка, – она начала говорить еще до того, как вошла в квартиру. На ней было плотное серое пальто из буклированной пряжи, шляпка в тон на коротких волосах. Я подскочила, быстро снимая очки, и пожала ей руку, а Антонелла представила нас друг другу. La mamma поцеловала меня в обе щеки, прижав к своей пышной груди, затем сняла пальто и шляпку и повесила в шкаф у входной двери, взбив волосы перед зеркалом в прихожей. Эта женщина с оливковой кожей и темно-русыми волосами, в темно-синих брюках и практичных туфлях, которые она тут же переобула в шлепанцы на высокой танкетке, была совсем не похожа на свою гейшеподобную дочь. Одета она была скромно, и в то же время брошь на ее кашемировом свитере и золотые сережки в тон указывали на то, что собственный внешний вид ей небезразличен. Это видно было даже по тому, как она завязывала фартук, попутно прогоняя нас, чтобы не мешали.
Антонелла отвела меня в свою спальню, из которой открывался вид на Пьяцца Санта-Кроче. Обстановка комнаты была лаконичной и стильной, как сама Антонелла: белые стены и несколько предметов очень хорошей черной мебели. В углу стояла заправленная кровать, в другом конце комнаты – письменный стол, у стены – черный кожаный диван и кресло-куб Ле Корбюзье. В обрамлении двух больших створчатых окон был виден мраморный фасад базилики Санта-Кроче, с изысканным орнаментом вокруг входной двери, похожим на кружевную ленту ручной работы. На просторных ступенях суетилась толпа народу.
– Ах да, церковь, – легко произнесла Антонелла. – Любая картина на стене – это оскорбление Храму итальянской славы.
Анто переехала к матери после смерти отца, пять лет назад – «потому что никто не любит одиночества, tesoro. Не то чтобы она во мне особенно нуждалась…», – и она рассказала, что, несмотря на свои семьдесят с лишним лет, la mamma, благодаря своему жизнелюбию, всегда находила себе занятие: каждое утро она ходила на рынок, каждый день готовила для них обеих, а в воскресенье вечером ходила на танцы.