– Друг мой! Зачем же было огород городить. О Боге следовало начинать думать, до того, как исковеркал душу погоней за деньгами и властью!
Я надеюсь, что этот парень, мой случайный попутчик, живет где-то в моем городе. Надеюсь, что тот вагонный разговор, отложил некий отпечаток в его сердце, заставил задуматься, поскольку не знаю никого, кому власть принесла бы успокоение, привела бы к миру с самим собой. Посмотрите на тех, кто обладает властью, любой, пусть даже просто властвует над собственной женой – воистину это несчастные люди, они лишены друзей, их никто не любит, за них никто не молится, они лишены простых человеческих радостей, они одиноки даже в таком городе, как Минск, в котором все друг друга знают.
Ни один властолюбец в истории не оставил о себе доброй памяти. Перед ними трепетали, их боялись, их проклинали, память о них сохранилась только благодаря их злодеяниям. И даже тех, кто хорошо начинал (вспомните царствование Ивана IV), логика власти привела к гибели.
Воистину, не Божье это дело – Властвовать!..
Когда самолет с Горбачевым, прилетевший из Фороса приземлился в Москве, мы стояли на площади у дома правительства. Мне стоять надоело, я пошел домой, включил телевизор и увидал вальяжного Ельцина, подталкивающего растерянного Генсека к трибуне. Горбачев слегка упирался, но старался при этом сохранить хорошую мину, а Ельцин что-то ему бормотал, типа,– Давай, давай, смелее… Не бойся, дурашка, больно не будет!..
И Горбачев, подписал документ об отказе от «руководящей и направляющей» рои партии. (Какой же это был параграф Конституции? Вроде бы шестой… Ну, надо же – запамятовал!..). Так, вот, за пятнадцать минут до этого знаменательного события я был уверен, что доведется мне жить и умереть при этом самом шестом параграфе, такой казалась нерушимой власть коммунистов. Рухнула, однако, в одночасье, и никто не ринулся ее защищать, никто не поднял на баррикадах красное знамя.
Почему так произошло? Размышляя над этим, перебрал свои взаимоотношения с «умом, честью и совестью всего прогрессивного человечества» и, как мне кажется, разобрался.
Родители мои вступили в партию на фронте. Верили ли они в коммунистическую идею? Очень сомневаюсь. Отец много лепил Ленина, Не те, парадные портреты, которыми скульптора зарабатывали «бабки», а нечто иное, в чем я не всегда мог разобраться. Он, словно, мучительно искал какие-то ответы и, как всякий скульптор, пытался выразиться, высказаться, создавая визуальные образы. Мне было непонятно, почему Ленин у него такой хмурый, почему глядит из-подо лба, словно мучает его невероятная головная боль, словно оглядывает окружение недоверчивым, подозрительным взглядом.