— Что с вами? — спросил ее инженер-майор, — что вы такая?
— Ничего, Александр Дмитриевич, ничего, — ответила Нина, быстро проходя в комнату, — мне сегодня очень даже весело.
— Неужели я так поглупел от старости, Ниночка, что ничего не вижу и не понимаю? Не стоит грустить, Ниночка, из-за того, что Вася не отвечает вам взаимностью. Подождите немного. Придет время, и какой-нибудь другой Вася, такой же молодой и красивый, сам придет к вам, возьмет вас за руки и скажет все, что надо сказать словами, простыми и ясными, которых не надо обдумывать и зачеркивать.
Инженер-майор хотел добавить еще что-то, но в горле у него словно застряла корка, и он поспешно отвернулся.
А Нина сидела в комнате, упершись в кулачки подбородком, смотрела на Александра Дмитриевича и думала:
«Славный дяденька. Когда-нибудь он догадается, что я не могла не узнать его почерка. Но он не будет сердиться…»
Военный пришел, видимо, издалека. И сапоги его и даже брови были густо покрыты пылью. «Неужели он узнает меня?» — подумала Тоня. Но военный спросил: «В какой избе живет Елена Васильевна?» и пошел дальше. «Не узнал ведь… — с облегчением подумала Тоня, глядя ему вслед. — Не узнал… Вот и хорошо».
Деревня еще спала. На вершинах высоких берез уже начиналось утро, но земля была по-ночному сырая и студеная, и на поле, в низинах покачивались длинные, словно расчесанные гребнем, ленты тумана.
Военный перешагнул через спящего на крыльце черного пса и скрылся в сенях.
— Ну и ладно, что не узнал! — вслух повторила Тоня, и ей снова вспомнилось то, что случилось более трех лет тому назад в деревне, оккупированной фашистами.
К фашистам она попала в начале войны, когда гостила у тетки в Минске. Вместе с другими жителями ее погнали в деревню Островки. Там, в сенном сарае, она и прятала этого военного, раненного в ногу. Когда она дотащила его до сарая, он уже не шевелился, и только часы тикали на его руке. Ей подумалось даже, что он умер. Она заботливо уложила его, укутала сеном и сама села возле изголовья.
Согревшись, он начал говорить. Сначала он сказал: «Вася, мундштук бренчит». Но это он бредил. По-настоящему он стал говорить, когда рассвело. Открыв глаза, он сказал: «Пить!» Она сразу подала ему чашку, и он стал глотать воду так, что в горле его защелкало.
Тоня принесла кислого молока. «Ого, простокваша!» — сказал он и съел целую кринку. Видно, он любил простоквашу.
Потом он сказал: «У тебя холодные пальцы», и велел положить руку ему на лоб.
Потом он спросил: «Как тебя звать?» — «А на что вам?» — ответила Тоня. — «Как на что? Хочу познакомиться». — «Это не обязательно», — сказала Тоня. — «Ишь ты, какая дикая!»