На следующий день начальник снова вызвал меня. Тем временем меня, конечно, обезоружили. Начальник сказал:
— Я уже двадцать восемь лет в полиции, но у меня никогда не было ничего подобного…
Он был единственным профессионалом среди двенадцати полицейских, остальные были резервистами. Как полицейский, он понимал, что в этих еврейских акциях на востоке совершается несправедливость… Когда это было возможно, он старался избегать жестокости. Как старый немецкий полицейский, он придерживался мнения, что полиция существует для защиты людей. Но у него, вероятно, не хватало мужества и, конечно, не было возможностей идти по этому пути. Затем он сказал:
— Видите ли, я не мог заснуть этой ночью. Я просто не понимаю, каковы были скрытые мотивы вашего поведения. Я не верю, что вы сделали это только из сострадания.
Я возразил:
— Господин начальник, я не брал денег.
— Это мне известно,— отвечал он,— а то бы я с вами разговаривал по-другому. Я полагаю, однако, что вы поступили как польский националист, из чувства мести за уничтожение польской интеллигенции.
Тут я для себя очень кратко сформулировал: меня здесь расстреляют как польского националиста, потому что я помогал евреям. И я подумал про себя: ему тоже будет легче, если я скажу всю правду. И я ему честно сказал:
— Господин начальник, я вам скажу правду при условии, что вы дадите мне возможность самому покончить с жизнью,— я еврей!
— Что?— закричал он в ужасе.
— Да!— подтвердил я.
— Правда, Освальд?
— Так точно!
— Следовательно, полицейские были все же правы,— сказал он,— теперь я понимаю. Это трагедия!
Я повторяю все это дословно, подобное забыть невозможно. Видите, в какие ситуации иногда попадали немцы и не знали, как следует поступать и что делать.
— Напишите мне признание,— приказал он.
Ни пощечины, ни грубого слова, ничего подобного. Отношения остались такими же, как и раньше, вроде как у отца с сыном. Иначе я не могу все это определить.
Затем я написал признание. Потом я ему сказал:
— Господин начальник, я уже дважды был в отчаянном положении, на пороге неизбежной смерти, и я сумел убежать, но сюда я попал благодаря случаю, меня сюда привели, и в моем положении мне не оставалось ничего другого. Я должен был помогать. Я думаю, вы меня понимаете.
Затем он вызвал вахмистра и сказал ему:
— Следите за ним, чтобы он не наделал глупостей!
Я до этого попросил его, чтобы он дал мне возможность застрелиться самому, прежде чем гестапо начнет ликвидацию других евреев. Я ведь сделал свое дело и был совершенно спокоен.
Тогда он сказал:
— Да, да, у вас еще есть время.