Мы все — друзья Исайи, мы его мнения».
(Засмеялся еще веселей.) Ну, он несчастный человек, провалился, он не знал, что делать. Бежать? Пищать? Я очень жалел его, потому что это должен был быть… его debut, и — не вышел. «Мы все — сионисты». Абсурд! Она не знала, что слово «сионист» означает! Потом под конец он ко мне подошел и сказал: вы где живете? Я сказал: я живу в Хемпстеде. «Знаете, у меня есть машина, я могу вас подвезти». Я сказал: «С удовольствием».— «Ну, вот видите
(Берлин изобразил на лице умилительное миролюбие, с каким говорил его собеседник), мы демократия, я имею свое мнение, вы имеете ваше, и можно дружить, можно руку пожать. Мы хорошая страна». Я его простил. Решил, что он довольно милый малый, просто верит, что евреи никуда не годятся. Можно верить. Плохо себя ведут — таки плохо себя вели. Он был, вероятно, прав.
— И вы больше никогда о нем не слышали?
— Никогда. Не знаю, что с ним случилось, понятия не имею. Ну, такой был вообще антисионист, как здесь все в Министерстве иностранных дел. Ну, не все, не Макмиллан… Но это было нормальное положение у англичан тогда — что евреи, понимаете ли, какие-то зверства делают… Но для меня это было — я потом гордился этим. Что все-таки не промолчал. Я знал, что будет скучно всем,— неприятно, когда вдруг начинает быть ссора, на обеде…
— Faux pas…
— Не только faux pas, но ссора двух людей, которые занимаются предметом, всем неинтересным. Все другие не интересуются, а тут какие-то люди, которые поссорились о каком-то деле, которое никого не интересует. Это значит прекратить, понимаете ли, приятные разговоры за столом. В обществе это не позволено. Я решил — я не могу, мне придется. Мне будет слишком стыдно, если я ничего не скажу. Ничего не сделаю. Пропущу.
— А у вас были личные отношения с Макмилланом?
— Начались, только когда он приехал сюда. Я встретился с ним тут в Оксфорде. Он был другом главы моего колледжа, они вместе учились в Баллиоль, до войны. Он приехал обедать, и я сидел около него, и мне было очень приятно с ним разговаривать. Он болтал, рассказывал истории, а потом мы более или менее подружились. Мы не виделись друг с другом. Только когда он приезжал в Оксфорд как канцлер — он же был канцлер университета,— он всегда жил в Олл-Соулс. Канцлер — человек формальный, формальная позиция. Он был канцлер Оксфорда, приезжал сюда, чтоб давать степени людям или произносить речи в колледжах, где новые здания,— что-то в этом роде. Каждый раз, когда он видел меня, подходил, и мы болтали. Потом я его встречал тут и там, и мы были в очень хороших отношениях. Он был просионист — я не думаю, что он был юдофил, но за это, да.