Нескоро двигались кругом
Ковши серебряные, чаши…
Звучит вторая баянова песня, та, которая когда-то была жестоко выброшена из оперы.
…Но века пройдут, и на бедный край
Сила дивная снизойдет,
Там младой певец в славу родины
На златых струнах запоет, -
под звон гуслей поёт Баян, воскрешая перед нами вдохновенный образ Пушкина.
Слушая эту оперу, не знаешь, чему больше дивиться: богатству ли и разнообразию музыки, красоте ли отдельных арий, умению ли Глинки звуками, голосами инструментов рисовать образы своих героев. Причудливая - то задумчивая, то шаловливо-лукавая - музыка создаёт прелестный образ юной Людмилы. Плавные мужественные напевы рисуют нам характер скромного и отважного русского богатыря Руслана. А громкие, хвастливые звуки труб навсегда свяжутся для нас с образом труса и бахвала Фарлафа. Звуки для композитора, что краски для художника. Картины, которые он рисует звуками, так же ярки, как те, которые мы видим на полотне или в кино. Надо только учиться внимательно слушать музыку и давать волю своему воображению.
Вслушайтесь внимательно в песню, которую поёт Руслану волшебник Финн, и вам откроются настоящие чудеса. В вашей фантазии пройдут и картины задумчивой северной природы и волшебные леса, в которых живут седые колдуны, вы почувствуете в ней и тоску влюблённого юноши и тихую печаль старика. Так обогатил и развил Глинка песню, слышанную им когда-то во время поездки на Иматру от ямщика-финна.
А как хороша задумчивая и полная скрытой силы ария Руслана, та, что начинается славами: «О, поле, поле…»! Охваченный тайной тревогой, стоит витязь на этом поле, усеянном мёртвыми костями, стоит и раздумывает о своём жребии. Слушая его пение, мы ощущаем, что для подвига богатырского нужна не только беззаветная удаль, но твёрдость духа.
Особенно хорош в опере четвёртый акт. За один только этот акт Глинка, как справедливо сказал один из критиков, мог бы «стяжать бессмертие»… Людмила тоскует в оцепеневшем царстве Черномора, её не радует ни пышность дворца, ни богатые наряды. Волшебные девы убаюкивают княжну благозвучным, но мертвенно-холодным пением под тихие звуки флейт, валторн, арф и холодно-прозрачный перезвон колокольчиков. Вдруг эта еле слышная музыка прерывается рёвом труб и тромбонов. Звучит марш - странный, страшный, почти дикий, - такой музыки ещё никто не писал до Глинки. Под эти режущие, почти что уродливые и в то же время выразительные звуки шествует по сцене уродец Черномор. В этом марше - и чванная уверенность чудовища в своей силе и смятение Людмилы, олицетворяющей юность и красоту.