– Увы, – повинился тот. – Дела-заботы… но кому я это говорю, а?
– Это точно. С моей работой красотами любоваться некогда, – согласился турист. – Присядем?
– А на разговоры, значит, время найдется? – Усмехнувшись, гость тем не менее воспользовался приглашением и приземлился на одно из бревен, приготовленных для ночного костра-нодьи.
– Некоторые разговоры тоже можно отнести к работе, – вздохнул тот. – Или к исполнению долга.
– Долга перед государем? – Гость напрягся.
– Нет, Кирилл. Я имею в виду долг чести, – грустно улыбнулся турист.
– Интересно. – Голос его собеседника похолодел. – И что же от вас требует «долг чести», Владимир Александрович?
Гдовицкой меня удивил. Вот от кого не ожидал ничего подобного, так это от него. Это ж как должно было тряхнуть бедолагу, что он вдруг развернул оглобли на сто восемьдесят градусов?! А ведь именно так он и поступил, вызвав меня на эту встречу.
О том, как ему удалось меня отыскать, равно как и о причинах своего поступка, Владимир Александрович рассказал сам и без всякого давления, да я и так знал бо́льшую часть этой эпопеи от другого ее участника. Но все же еще раз удивился тому, какими извилистыми путями порой ходит мысль человеческая… и тому, как по-разному люди могут реагировать на происходящее даже не с ними, а всего лишь рядом.
То, что Владимиру Александровичу совсем не в радость происходящее с одним из отпрысков Громова, было понятно не только мне, но и прежнему Кириллу. И как и мой предшественник, я понимаю, что изменить отношение родни к мальчишке Гдовицкой был не в состоянии. Чуть облегчить жизнь, прикрыть в совсем уж убийственных ситуациях, научить чуть большему – да. Это он мог и делал, но что-то большее – увы. Хватило одного предупреждения старого урода, чтобы начальник его службы безопасности перестал пытаться донести всю пагубность творимого с Кириллом до его родственничков. И этот факт бросил еще один черный камень на весы мнения самого Гдовицкого относительно именитых бояр вообще и рода Громовых в частности. Надо ли удивляться, что мечта Рюриковичей о полном переводе бояр в разряд служилых нашла горячий отклик в сердце Владимира Александровича? Их правила и устои казались ему куда более вменяемыми, чем абсолютная власть над родовичами, составляющая основу обычаев именитых вотчинников.
Он был искренне рад, когда его ученик, придя в себя после очередного смертельного номера, вдруг вырвался из-под опеки сумасшедшего старика и обрел свободу. Интерес, проявленный к моей персоне клубом эфирников, Владимир Александрович тоже посчитал положительным моментом. Ну как же, мещанина ведь каждый обидеть может. А государь с его присными способен дать достаточную защиту от любых посягательств. И пребывал в такой уверенности до моей экскурсии в «белый куб». Вот тогда и этот камень веры дал трещину. Дальнейшие события и происшествия с моим участием, за которыми Гдовицкой имел возможность наблюдать сразу с двух точек, как начальник не самой слабой в Москве службы безопасности и как член клуба эфирников, ту трещину старательно увеличивали, а известие о моей «гибели», как ему казалось, окончательно подорвало доверие Гдовицкого к прежним кумирам.