Солнце медленно и неуклонно садилось за горизонт, оставляя после себя на небе размытые ярко розовые волны.
— Завтра ветрено будет… — произнес дед, закуривая ароматный табачок, набив его в самодельную узкую трубку, вырезанную из осины.
— Дед, а дед… — позвал его Коля, отвлекшись. — А немцы к нам надолго?
— Не знаю, внучек, мабуть может навсегда, — с горечью в голосе произнес старик, выдыхая терпкий дым вверх аккуратными круглыми колечками.
— А дядька Васька теперь за них? — спросила Шурочка, наблюдая за братом, нетерпеливо ерзая на месте, желая тут же опробовать новую игрушку.
— За них… — вздохнул дед Федор.
— Значит он враг народа? — невинно поинтересовалась Сашка, даже не представляя, что это слово может значить.
— Цыц, егоза! — прикрикнул на нее старик. — От горшка два вершка и туда же…Политику обсуждать. Свой он…Наш деревенский! Сама видела. Как комендант этот поступил. У Полухина и выбора-то не было! Помирать никому не хочется. Тем более так по-глупому…
— По глупому это конечно… — через невысокий, в половину человеческого роста плетень к ним во двор заглянул лысый мужчина слет сорока, через все его лицо шел широкий, плохо зашитый в свое время, шрам от сабельного удара. Одет он был в кургузый пиджак, почти новую железнодорожную фуражку со споротым околышем. Неизвестный приветливо улыбался, ожидая реакции деда Федора.
— Закурить-то не раздолжишься, отец? — с усмешкой попросил он, лихо поправив фуражку на затылок.
— А ты кто будешь, мил человек? — настороженно уточнил дед Федька, перехватив поудобнее костыль, с которым постоянно ходил, не расставаясь, еще со времен Гражданской войны, когда в одном из боев ему прострелили коленный сустав, оставив на всю жизнь почти инвалидом.
— Калика перехожий…Тут хожу, там смотрю…Авось, счастье найду! — туманно ответил мужчина, подходя к калитке. — Так что насчет табачку? Впустишь? Неудобно как-то на улице разговаривать…
— Отчего не впустить? Заходи… — пригласил дед, доставая вышитый узорами кисет, подаренный Акулиной сразу после ее свадьбы с Петром, чтобы хоть как-то умаслить слишком уж серьезного и несговорчивого тестя.
Колька и Шурка на завалинке замерли, чутко прислушиваясь к разговору взрослых. Им в силу их возраста все было интересно и до всего было дело.
— Так кто ты будешь? — отсыпав на подставленную бумажку чуть-чуть табачка, снова спросил дед, вытряхивая пепел из своей трубки, стуча ее о раненную коленку.
— Местный я, отец, местный. Селивановский я. Живу недалече… — быстро и ловко скрутив самокрутку, мужик задымил, закашлялся тяжело и надрывно. — А табачок-то у тебя знатный…Горло продрало, даже в глазах защипало.