Оказавшись в этом доме, каждый из них вновь ощутил свою личную значимость, проститься с которой в той или иной мере одному пришлось из-за почетной ссылки во Францию, другому в связи с переводом в почтовое ведомство, а третьему по причине отказа в командирской должности на лучший балтийский фрегат. Здесь, в этом доме, подобные удары судьбы теряли свою чувствительность и становились просто мелкими неурядицами, о каковых не стоило даже говорить вслух, заменяя неудобную память о них словами про балерин и погоду. Ни Муравьева, ни Зарина более не язвил отзыв генерала Головина «в отпуск» в 1842 году с Кавказа, после чего армейская карьера обоих зашла в тупик. Не вспоминалась и служебная записка о предлагаемых военных действиях против Шамиля[72], в которой Муравьев изложил настолько неофициальный и неожиданный подход к делу, что внезапно обострившаяся у него в сорок четвертом году «болезнь» потребовала навсегда снять уже генеральские на тот момент эполеты и долго «лечиться» за границей. Все это перестало теперь быть важным. Орден, только что полученный Зариным, временное назначение Муравьева губернатором в Тулу и самое главное — приглашение в этот дом были знаками больших и, скорее всего, судьбоносных перемен к лучшему. Все трое вновь чувствовали себя в седле, и седло наконец было каждому из них впору
— Все ли у вас хорошо, господа? — по-немецки спросила хозяйка дома, входя в гостиную из соседней комнаты.
На полшага за ее спиной следовал невзрачный, но крайне уверенный в своем движении человек. В том, как он ступал, как ставил ножку в щегольском сапоге, звучала полная убежденность в его праве ступать, глядеть по сторонам и ставить ножку именно так — с достоинством и в то же время непринужденно.
Трое сидевших по-военному четко поднялись из-за стола и дружно отрапортовали, что у них все прекрасно и лучше даже и быть не может. Хозяйка не удержала улыбки, а затем представила своего спутника.
— Федор Иванович Тютчев, — слегка картавя и неверно расставляя ударения в русском имени, произнесла она.
Лицо ее при этом выразило полнейшую уверенность в том, что гостям названное имя должно говорить о многом, однако для военных людей оно оказалось пустой звук. Будучи застигнутыми врасплох, мужчины не успели сделать нужного вида, а привычка к армейской прямоте не оставила им иного выхода, как только сконфузиться. Менее остальных затронутый этим конфузом Муравьев тут же, впрочем, нашелся:
— Кем бы ни был господин Тютчев, мы искренне рады его приветствовать, Ваше Императорское Высочество!