Однако на данный момент эти силы действовали безукоризненно. Едва «Байкал» прибыл из Гельсингфорса в Кронштадт, вокруг него стали твориться настоящие чудеса. Складские чиновники, привыкшие к тому, что начальство ничуть не интересуется отправкой грузов на отдаленный восток, были немало на сей раз удивлены строжайшим вниманием со стороны самых высоких чинов. Если прежде суда, отправлявшиеся в Петропавловск, ожидали погрузки в последнюю очередь и грузились негодным товаром, то сейчас все это, как в сказке, переменилось. Груз доставлялся к транспорту в небывалые сроки и качества был отменного. Невельской лично следил за трюмной работой и однажды чуть не выбросил за борт интенданта после его приказа грузить мануфактуру прежде изделий из чугуна.
— Тяжелое должно быть внизу! — кричал он в лицо побелевшему от страха дородному офицеру, а тот с тоской косился на темную воду, над которой удерживал его и тряс, как ненужную ветошь, маленький разъяренный командир корабля.
Для остойчивости судна с учетом отсутствия у него океанского киля правильная погрузка была вопросом жизни и смерти.
Вырвавшись из рук Невельского, интендант незамедлительно составил жалобу и рассчитывал на скорое торжество, поскольку чином был старше неистового моряка. Велико было его удивление, когда жалкого, по его мнению, капитан-лейтенанта не только не наказали, но вместо этого самому интенданту сделали чувствительное внушение в таком кабинете, куда ранее он даже и не мечтал войти. Впрочем, радость от того, что его заметили особы столь высокого положения, одолела в его пухлом сердце обиду, и вскоре он стал самым деятельным помощником Невельского, а при случае не упускал возможности рассказать знакомым дамам о своем визите в чудесный кабинет, не вдаваясь, однако, во все подробности.
Самого Невельского на первых порах до известной степени ранил насмешливый тон бывших сослуживцев и просто знакомых, когда они спрашивали его о переводе с лучшего в Балтийском флоте военного корабля на захудалый транспорт. По этой причине он даже себе самому вынужден был не раз повторять, что он не извозчик, и дело его государственной важности, но для привычки к новому положению требовалось время. Сначала он пробовал объясняться перед насмешниками, выдумав целую историю о детском еще своем увлечении отдаленным востоком и давним походом в те края своего учителя Крузенштерна, со временем научился отмалчиваться или пожимать плечами, а в конце концов — даже отшучиваться, притом весьма остроумно. Его стало забавлять то, что он знал правду, а другие не знали. Он черпал скрытую силу из этого знания, думая о себе как о волшебном чудовище в облике человека, которое бродит среди других людей, и ни один из них, обманутый привычной личиной, не подозревает его истинного могущества. К весне сорок восьмого года Невельскому больше не требовалось уговаривать себя, что он не извозчик. Роль эта теперь легко давалась ему, и всякая его шутка на собственный счет неизменно вызывала веселый смех и всеобщую симпатию. Той весной не существовало на свете человека, более далекого от самой сути бахвальства, нежели капитан-лейтенант Невельской.