Заслышав какие-нибудь шаги, он теперь оживлялся, торопливо приводил себя в порядок, принимал непринужденную, по его мнению, позу, а потом слушал, как эти шаги удаляются и вместе с ними удаляется всякая надежда проскользнуть в казарму до закрытия главных ворот. Катя пришла выпустить его уже ближе к ночи.
— Вам лучше через дворницкую пройти, это соседняя дверь, и потом — сразу к Неве. В Монастырском переулке фонари, вас там заметят.
Коля послушно проследовал за ней.
— Не приходите сюда больше, — попросила его Катя, отпирая для него дверь на улицу. — Мне из-за вас пришлось украсть ключ.
— Я не приду, — сказал он. — Только мне нужно все-таки конверт передать.
— Но вы же хотели из рук в руки.
— Теперь, видимо, не получится. Сможете выручить в последний раз?
Катя вздохнула:
— Я ведь с самого начала предлагала так поступить.
— Вы умная, а я — болван.
В темноте она не увидела его улыбки.
— Хорошо, давайте его сюда. — Катя протянула руку, и он вложил в нее порядком уже потрепанный конверт.
— Спасибо. Вы — чудесная.
Коля медлил на пороге. За спиной у него блестела в реке луна.
— Уходите, пожалуйста. Мне надо дверь закрыть.
Он снова расплылся в счастливой улыбке и шагнул за порог.
— Только обязательно передайте. Это от поэта Федора Тютчева.
Закрыв за ним дверь, Катя задумчиво стояла несколько минут посреди дворницкой, затем стала решительно искать что-то на полках, заваленных подсобным скарбом, нашла там железную лопатку и спички, чиркнула несколько раз и подожгла конверт. Глядя на огонь, танцующий на лопатке, она вспоминала лицо Даши Тютчевой в тот момент, когда та бросилась на Денисьеву; вспоминала опустевший взгляд Анны Дмитриевны и склоненную голову ее племянницы; и только лица самого Тютчева Катя никак не могла вспомнить, словно у этого господина вовсе и не было лица.
Коля тем временем почти бежал по ночному городу, сильно размахивая руками и прерывисто выдыхая стихи, которые успел заучить, не удержавшись и заглянув как-то совсем ненароком в конверт, пока лежал под кроватью:
«Люблю глаза твои, мой друг,
С игрой их пламенно чудесной,
Когда их приподымешь вдруг
И, словно молнией небесной,
Окинешь бегло целый круг…»
Вторую часть этого стихотворения он запоминать не стал. Она показалась ему неприличной и оскорбительной. Он если и понимал что-то про «угрюмый, тусклый огнь желанья», то это не было связано и никаким образом не могло быть связано с Катей, которая плыла сейчас рядом с ним над мостовой, а он все повторял и повторял строчки о ее глазах и был совершенно не в силах остановиться.