Рыжий не шевелится — как упал, так и лежит.
Хэ Тянь подходит, опирается локтями о спинку дивана, видит, как Рыжий щетинится, напрягается в тот же момент. Он напрягается всегда, когда кто-то подходит слишком близко. Когда Йонг забывается и закидывает руку ему на шею, когда Ли наклоняется слишком близко, чтобы дотянуться до брошенного на стол CD-диска с очередной записью мозговыносящего металла — повадилась же эта здоровая дура слушать свой рычащий мусорник через огромные колонки в студии Хэ Тяня.
Рыжий напрягается каждый раз, когда кто-то рядом. Но — чуть меньше, — когда рядом Хэ Тянь. И это единственная причина, почему он сейчас медленно наклоняется и касается губами выступающей косточки на тёплом плече. Немного выше гематомы. Так, чтобы не сделать больно. Жаль, что, походу, делает.
Рыжий каменеет, и почти можно почувствовать, как заставляет себя проглотить всё то дерьмо, что вот-вот сорвётся с языка. Возможно, в нём просто не осталось на это сил. Поцелуй очень короткий, поэтому, чтобы продлить прикосновение, он касается поцелованного места кончиком носа и медленно выдыхает.
В груди становится почти аномально спокойно. Как будто сердце остановилось.
— Если он ещё раз изобьёт тебя настолько сильно, — глухо говорит он и чувствует, как голос резонирует от кожи Рыжего, — я убью его нахуй.
Рыжий не шевелится.
Вот и ладненько.
Хэ Тянь выпрямляется. Идёт на кухню. Ему спокойно, почти мёртво, почти пусто, когда он включает чайник, опирается руками о столешницу — столешница в тысяче мелких ножевых, — прикрывает глаза и представляет, как медленно сворачивает шею Чжо, этой мелкой пизде, которая в какой-то неправильный момент своей жизни решила, что зарабатывать на организации нелегальных уличных боев — охуеть, какая хорошая идея. Когда-нибудь Хэ Тянь действительно убьёт его. И ему ничего за это не будет. Просто потому, что справедливость, мать её, однажды должна восторжествовать.
Чай готов через несколько минут. Хэ Тянь несёт чашку в гостиную, она обжигает пальцы, пока он ставит её на устойчивый столик у дивана. Рыжий не шевелится, наблюдает за ним одними глазами, как собака из переносной коробки. Вот-вот цапнет.
Он всегда такой, когда возвращается с боёв.
Он не позволяет людям себя держать. Только стенам.
И если бы ненависть Хэ Тяня к боям можно было соизмерить, привести к адекватному знаменателю… если бы…
Да ну нафиг.
Хэ Тянь приседает перед диваном — он не боится собак, — и взглядом гладит сжатые губы. Щурится улыбкой. Рыжий что-то нечленораздельно рычит, зарывается скулой в подушку. Хэ Тянь смотрит, продолжает смотреть, потому что смотреть — это всё, что ему сегодня остаётся, и он скорее ослепнет, чем отвернётся.