Он морщится. Отвечает:
— Просто жду.
— Я не помешаю?
— Нет.
Тут нечему мешать.
— Хорошая погода сегодня.
Ну, понеслась. Эти топтания на одном месте. Рыжий прикрывает глаза, зарывается пальцами в волосы. Почти раздражается.
— Я, — говорит, — не буду учить тебя играть. Если ты только из-за этого… — Он показывает рукой на неё, потом на себя. Потом снова на неё.
Опускает руку и со вздохом лезет в карман за сигаретами.
Ван пожимает плечами. Говорит:
— Нет, не из-за этого. Тем более, я уже записалась в баскетбольную секцию для девочек.
Раздражение уходит слишком быстро. Я, думает Рыжий, охренительно нестабилен.
— Зафиг, — говорит, — тебе вообще сдался баскетбол?
— Девочки не такие слабачки, как тебе кажется, — на удивление уверенно говорит она, бросив на Рыжего быстрый взгляд. — Может, мы в чём-то и слабее вас, но это не значит, что мы мячом в кольцо не попадём.
Он понимает, что уставился на Ван, только когда огонёк зажжённой спички лижет подушечку пальца. Она спокойно смотрит перед собой: рассматривает площадку, как стратегический объект. Как шахматную доску. Как будто уже играет.
Рыжий представляет Ван в игре, с мячом, и ему, если честно, хочется фыркнуть.
Он выбрасывает сгоревшую спичку и достаёт ещё одну. Шепелявит:
— Ясно, — зажав зубами сигарету.
Ван поворачивает голову и наблюдает, как он подкуривает. Потом вдруг начинает смеяться:
— Что, думаешь, я странная?
Рыжий приподнимает брови и честно отвечает:
— Да.
Они многозначительно переглядываются, потом снова смотрят перед собой. Сквозь осенние ветки ярко светит солнце.
Ван как будто оказывается здесь случайно, и, даже если это не так, Рыжий чувствует, что сейчас ему… на удивление нормально. Нет долбанутого желания вскочить со своего места и припустить подальше, как это было бы, если бы вместо Ван здесь сейчас развалился Хэ Тянь.
А может… — неожиданно думает Рыжий.
А что?.. А вдруг?
Он скашивает взгляд на Ван, задумчиво качающую ногой, рассматривает её маленький нос и накрашенные губы. От неё всё ещё приятно пахнет летом и мёдом с примесью сладкого ореха. Никакого глянца и окон в пол. Она всё ещё очень — очень, очень — хорошенькая. И испытывать к ней нечто вроде симпатии было бы настолько нормально, что от этого ощущения нормальности почти зубы сводит.
Он опускает глаза и смотрит на свою сигарету.
Чёрт. Мать твою, а. Что ж ты делаешь, дурак.
— Слышишь, — говорит, автоматически стряхивая пепел пальцем. — У тебя какие планы на вечер?
Ван поворачивает голову. На её лице выражение озадаченной почти-обеспокоенности. Почти-напряжения.
— Никаких. А… у тебя?