— кровяная щелочная соль или красная кровяная соль), который в соединении с железным купоросом дал гексацианоферрат калия — вещество, которое мы знаем как берлинскую лазурь
[482].
Это было очень благоприятное время для нового синего. Ультрамарин (см. здесь) оставался идеалом, но он все еще был дьявольски дорог, а его поставки не отличались регулярностью. В распоряжении художников были еще кобальтовое стекло, бременская синь, азурит и даже индиго (см. здесь), но все они слегка отдавали в зелень, обладали не лучшей кроющей способностью, а на полотне не отличались надежностью[483]. Берлинская лазурь стала откровением. Интенсивный, холодный тон с потрясающей глубиной и способностью создавать обертона вдобавок прекрасно взаимодействовал со свинцовыми белилами (см. здесь) и в комбинации с желтыми пигментами вроде опермента (см. здесь) и гуммигута (см. здесь) давал превосходный устойчивый зеленый.
В своей энциклопедии пигментов 1835 года Джордж Филд писал, что он «очень современный», «глубокий и мощный… насыщенный и достаточно прозрачный»[484].
Диппель, возможно, и не был честным человеком, но он определенно не был лишен предпринимательской жилки. Он начал продавать новый пигмент в 1709 или 1710 году. Точная формула пигмента оставалась тайной до 1724 года, когда английский химик Джон Вудворт опубликовал методику изготовления берлинской лазури в журнале Philosophical Transactions of the Royal Society[485]. К 1750 году ее производили по всей Европе. В отличие от многих других пигментов того периода (и несмотря на слово «цианид» в ее химическом описании), берлинская лазурь не токсична, а стоит в десять раз дешевле ультрамарина. И все же берлинская лазурь не была лишена недостатков — под воздействием сильного прямого света и щелочей она обесцвечивается. У. Линтон, автор вышедшей в 1852 году книги Ancient and Modern Colours («Древние и современные цвета»), признавая ее «богатым и пленяющим колориста пигментом», говорил, что «на нее нельзя положиться», в то же время сетуя, что без нее было сложно обойтись[486].
Этот цвет можно найти в работах таких разных художников, как Уильям Хогарт, Джон Констебль, Ван Гог и Моне. Его охотно использовали японские художники и ксилографы. Берлинской лазурью пользовался Пикассо в своем «голубом периоде» в первые годы XX века — ее прозрачность позволила художнику придать холодную глубину меланхолии, овладевшей им после смерти друга. Она и сегодня в фаворе: плоскостная топографическая скульптура Аниша Капура A Wing at the Heart of Things («Крыло в сути всех вещей»), созданная в 90-е годы XX века, сделана из сланца, окрашенного в берлинскую лазурь.