— Yasu, agape mu…ti kanis, vasilissa?[10] Меня есть что порадовать тебе.
— Говори на родном языке, иначе мне придётся называть тебя агиос патрос. Что за лекарство ты принёс? Дорого ли пришлось отдать за смолу гор?
— Не беспокойся, медовая госпожа, — повернувшись спиной к свету, монах скинул с головы грубую ткань и показался во всей красе. Крепкий молодой парень с золотой серьгой в ухе, выдававшей киликийского пирата. Ровные белые зубы сверкнули в лукавой улыбке. — Тебе не придётся платить ни одной монеты. Это обычный русский напиток, каким поят всех в праздник.
— Ты смеешь смеяться надо мной? — в голосе княгини не было гнева, скорее удивление. Она взяла кувшин, сломала контрольную печать и налила в небольшой кубок из чеканного серебра с чернью. — Это же обычный квас.
— Послушай, София!.. — в манерах гостя уже не осталось вовсе ничего от иноческого смирения. — Этот напиток настаивается на солоде с добавлением хмеля, значит, успокаивает любое возбуждение. Твое естество враждует с дыханием берёз, а они примирят это. А пузырьки, что поднимаются наверх…
— Довольно. Если мне поможет русский квас, он примирит меня с русской берёзой. Подобное лечат подобным, так? — почти с нежностью глядя на то, как странный монах пожал широкими плечами, какие впору были бы лихому рубаке, женщина сделала небольшой глоток и прищёлкнула языком. — Ядрен. Ну а теперь — к делу. В Николиной обители ведь не только зелье мне искали, пузырьки в квасном сусле разводили, да твои дела ночные на золото меняли, ведь так, Петрос? Пока ты по земле бродишь, братия точно скучать не станет. На камне сём воздвигну церковь мою… Но ты не камень, ты человек воды. И верно ли, что тебя ещё и Искариотом прозвали, как того, кто получил мешок тетрадрахм? Нет более коварного имени, да и точнейшего предостережения тем, кто тебе рискнёт довериться. Но я рискую и выиграю. Таблички готовы.
— Веру предать — душу потерять. Я вор, но не враг себе. Отец Иосиф тоже готов выполнить всё, что ты велела, — став серьёзным, мнимый монах провёл ладонью по блестящим чёрным волосам, словно в задумчивости опёрся плечом о стояк печи, наклонился почти к уху госпожи, при этом на боку его что-то глухо звякнуло. Зашептал, — будущей ночью он перенесёт третью часть перевода пророчества святого Луки на пергамент вместе с тем, что ты передашь сегодня. Реликвии храма Иерусалимского уже в монастыре…
— Так ты их сам привёз со святой горы?… Неужели все?… — княгиня от волнения подняла руки к лицу. — Не опасно ли это, все три сразу?
— Досчитай до четырёх, и тебе поможет Бог, — ладонь везучего пирата уже скользила по тафте её платья, а бархатный баритон заставлял забыть об осторожности, — не волнуйся, прекрасная госпожа. Мы плыли скрытно, ни у одного турка не возникло желания нырять в такой страшный туман, что был этой весной в Меотиде. А дольше ждать было нельзя. Тридцать лет назад султан Мехмед сожрал прекраснейший из городов мира, а его потомство успело проголодаться. Знаешь, как они называют столицу? Нее стин поли… Ты — в городе. Так им отвечали, когда они спрашивали, куда вошли. Стамбул.