На первом привале, подойдя к экипажу, Демидов увидел, что из-под ресниц князя блеснули слезы.
— Что с вами, ваше сиятельство? — обеспокоенно спросил генерал-аудитор.
— Оставь, Демидов! И без тебя тяжело на душе!
Сказал и замолчал. Так и не вышел он из кареты, приказав везти дальше.
Восемь дней мчался на юг Потемкин, стремясь скорее попасть в Яссы. Адъютант Николай Демидов охрип от брани, разнося в пух и прах станционных смотрителей и торопя фельдъегерей скакать вперед по тракту с известием о проезде князя. На почтовых стоянках никого не допускали к светлейшему: он не хотел выслушивать доклады губернаторов, принимать генералов и представителей дворянства. Едва успевали сменить запаренных коней, как Потемкин уже нетерпеливо кричал:
— Гони!
Однако ни бешеная езда, ни широкие степные просторы, которые всегда его успокаивали, не приносили забвения. Угрюмый, молчаливый, он сидел в углу дормеза, устало опустив голову. Всегда любивший сытно и вкусно поесть, он долгое время не притрагивался к пище.
Чтобы развеселить светлейшего и заставить его есть, Николай Никитич пошел на некоторые ухищрения.
— Ваша светлость, вам надо перекусить да подкрепиться вином! — предложил он на одной остановке.
Потемкин молчал.
— Здесь приготовили для вас хороший ужин! — не отставал адъютант!
— Поди прочь! — заревел в гневе светлейший.
Но Демидов знал нрав Потемкина и не убежал от брани. Он смолчал, а через полчаса снова подскакал к дормезу и, наклонясь к окну, вкрадчиво проговорил:
— Тульские гольцы имеются, только что из воды, а калачи еще горячие. Право, все это стоит внимания вашей светлости!
Стекло в дормезе опустилось. Николай Никитич заговорщицки посмотрел на Потемкина и умильным голосом продолжал:
— Алексинские грузди и осетровая икра заслуживают вашей снисходительности!
— Гм!.. — поперхнулся светлейший и сделал рукой протестующий жест.
— Есть и ерши крупные, животрепещущие, так и просятся в уху!..
— Сатана! — выкрикнул Потемкин и высунулся в окно. — Что там еще?
— Сверх того, ваша светлость, здесь, на станции, мигом приготовят и яичницу-глазунью!
— Стой! Вели открыть карету! — сдался наконец Потемкин, соблазненный заманчивыми блюдами.
Он вышел из дормеза, вытянулся во весь богатырский рост, сладко зевнул:
— Ну, веди, Демидов!
Они пошли к почтовому дому, где на столе ждали сытные яства: уха из ершей, горячие калачи, яичница-глазунья и превосходное вино.
С Потемкина сняли дорожный плащ, он сел в глубокое кресло в тяжелом изнеможении. Адъютант и слуга придвинули к нему блюда. Светлейший стал есть. В горнице все молчали, пока он насыщался. Утолив голод, Потемкин кивнул Николаю Никитичу: