— Бита! — вдруг веселым голосом объявил он и жадно придвинул к себе пачку радужных ассигнаций.
— Ставлю пятьдесят тысяч! — подчеркнуто громко сказал муж прелестницы.
Попов снова стасовал карты и приготовился метать. Противник поставил две карты и загнул каждую мирандолем[6]. По второму абцугу[7] правитель канцелярии вскрыл свою карту, и вновь она оказалась выигрышною.
— И эта бита! — спокойно объявил Попов.
У его партнера заходили руки. Он вскочил и, весь красный, предложил Попову:
— Давайте на мелок!
— Э-э, государь мой, на мелок я не играю! Пожалуйте на чистые!..
— Вы черт! — зло обронил муж прелестницы и, увидя Демидова, взял его под руку. — Идемте к столу!
Он провел адъютанта в княжескую столовую, где за большим столом шумело веселое общество. «Граф» быстро отыскал свободное место и усадил рядом с собою Демидова. Налив бокал шампанского, высоко поднял его.
— Господа, я предлагаю тост за здоровье и удачу светлейшего!
Острыми, проницательными глазками он обежал круглый стол. Ни Потемкина, ни прелестницы за ним не было. Дамы многозначительно переглянулись с кавалерами. Николай Никитич догадался и покраснел. Но муж де Витт нисколько не смутился этим обстоятельством. С победоносным видом он осушил бокал до дна и обвел всех веселым взором.
В это мгновение грянул пушечный залп.
«Свершилось!» — в отчаянии подумал Демидов, поняв значение этого залпа, и в страхе взглянул на мужа прелестницы. Но тот нисколько не взволновался. Услышав залп, он только пожал плечами и цинично сказал на весь зал:
— Скажите, какое громкое кукареку!..
С этого памятного вечера гречанка стала заносчивее и беззастенчивее. Встречаясь с Демидовым, она вовсе не замечала его. Николай Никитич, однако, не мог успокоиться и, помимо своей воли, продолжал тянуться к де Витт. Все, что было в ней порочного, наглого и лживого, вскрылось в эти дни. И все-таки, несмотря на грубую, неприкрашенную истину, стоило гречанке бросить притворно робкий, невинный взор из-под темных ресниц, гнев Демидова таял, словно по волшебству. В эти минуты прелестница казалась слабым, хрупким созданием; Николай Никитич становился податливее, мягче воска и старался оправдать ее низменные поступки.
Только один Энгельгардт не терял голову. Он зорко следил за фанариоткой и ее подозрительным мужем.
— Здесь военный штаб, и ей не место тут! — резонно рассуждал он. — Кто знает, какие замыслы таит любая из красавиц, прибывших сюда из Санкт-Петербурга?
Адъютант судил строго и прямолинейно:
— В день дежурства я неспокоен, Демидов. Это черт, а не женщина!